У Жан-Клода Килли, как у Джея Гэтсби, «одна из тех редких улыбок с оттенком извечного ободрения, какие встречаешь четыре-пять раз в жизни. На мгновение она будто бы озаряет весь мир, а после обращается на тебя с бесконечной приязнью. Она возвышает тебя настолько, насколько тебе самому хочется в себя верить, и словно бы заверяет, что о тебе сложилось именно то впечатление, какое ты изо всех сил надеялся произвести». Так описывает Гэстби Ник Каррауэй у Фииджеральда, но то можно сказать и про Ж.-К. Килли, к которому подходит и остальное: «Именно в этот момент [улыбка Гэтсби] исчезла, и передо мной предстал элегантный денди, чья выверенная корректность речи граничила с нелепостью».

Смысл не в том, чтобы уколоть Килли за книжный английский, который много лучше, чем мой французский, а в том, чтобы подчеркнуть, как тщательно, как натаскано он выбирал слова.

– Он чудесный мальчик, – сказал мне позднее Лен Роллер. – Здесь [на продажах «шевроле»] он выкладывается так же, как на тренировках перед слаломом. Мы все помним эту сосредоточенность, когда смотрели, как он катается.

Что я помню, как катался Килли, показалось Роллеру вполне естественно. Жан-Клода часто показывают по телевидению: он катается на лыжах по элитным курортам всего мира, а потому не видеть его почти невозможно. Именно всеобщее внимание придает ему такую ценность, и каждое появление на экране увеличивает его цену в долларах. Люди узнают Килли, им нравится его имидж: сексапильный сорвиголова несется вниз по склону к подушке голых фанаток. Вот почему «Шевроле» платит ему зарплату много большую, чем у Никсона: чтобы он снова и снова говорил: «На мой взгляд „Камаро“ отличная импортная спортивная машина. Знаете, у меня самого такая есть. Я держу ее у себя в гараже в Валь д’Изере [родной город Килли во Французских Альпах]».

Жан-Код закончил Зимние олимпийские игры 1968 года с невероятным результатом, тремя золотыми медалями, а после ушел на покой, распрощавшись с «любительской» карьерой человека-ракеты. Больше выигрывать было нечего: после двух всемирных чемпионатов (эквивалент двух подряд Хайсман Трофи в американском университетском футболе) и беспрецедентных побед на всех трех олимпийских лыжных трассах (эквивалент победе спринтера в забегах на 100, 220 и 440 м) карьера Килли выглядит так, словно ее придумал его пресс-секретарь: череда поразительных личных достижений, высшей точкой которой стал первый тройной триумф в истории лыжного спорта – на глазах у телезрителей по всему миру.

Нервозная скука вынужденной отставки Килли беспокоит, но не удивляет. Его песенка была спета еще^до последнего триумфа на Олимпиаде 68-го. Между тренировками в Гренобле он говорил как персонаж из раннего очерка Хемингуэя, равнодушно пожимал плечами, явно понимая, что не за горами конец того единственного, что он умеет: «Скоро с лыжами для меня будет покончено, – сказал как-то он. – Последние десять лет я готовился к тому, чтобы стать чемпионом мира. Я думал лишь о том, как отточить мой стиль, мой контроль, как стать самым лучшим. В прошлом [67-м] году я стал чемпионом мира. Мне дали маленькую медаль, и два дня после был чистый ад. Я обнаружил, что по-прежнему ем, как все остальные, сплю, как все остальные, – я не стал суперменом, в которого, как я надеялся, превратит меня титул. На два дня откровение меня прибило. Поэтому когда мне говорят, как здорово будет стать олимпийским чемпионом в этом году, то знаю, для меня все повториться снова. Я понимаю, что после слалома в Гренобле лучшее для меня – прекратить».

Для Килли Олимпийские игры стали концом пути. Волна будущего накрыла его через несколько часов после спорной победы над австрийцем Карлом Шранцем в Большом слаломе. Внезапно на него набросился верещащий долларовый рой агентов, дельцов и жадных «личных представителей» всех мастей.