Вскоре после нашего знакомства я посоветовал Килли посмотреть ролики проходов О. Джея Симпсона с мячом. Жан-Клод сказал, что не знает, что это за игра, но я настаивал, мол, неважно.

– Словно видишь, как пьяный перебегает запруженное бесплатное шоссе, – сказал я. – Не нужно разбираться в игре, чтобы оценить манеру О. Дж. Это зрелище надо видеть!

Это было до того, как я осознал пределы любознательности Килли. Как Кальвин Кулидж, он как будто считал, что «бизнес Америки – дело Америки». Он приехал делать деньги, и плевать на эстетику. В О. Джее его не интересовало ничего, кроме суммы его контракта с «Шевроле», и то довольно смутно.

На протяжении наших многочисленных, рассеянных разговоров моя беспорядочная манера вызывала у него недоумение и смутное раздражение. Он как будто полагал, что любой стоящий журналист задаст десять четко сформулированных вопросов, запишет десять заранее оговоренных ответов и откланяется. Без сомнения, это отражало точку зрения его советников по рекламе, которые высоко ценят такие понятия, как «трудозатраты», «освещение в прессе» и «инициатива Барнума».

* * *

Решение бросить статью о Килли пришло ко мне внезапно, без особой на то причины. Или, может, просто был взрыв ярости и застойной ненависти к роли просителя, которую мне два дня приходилось играть в обществе пешек, чье представление о собственной значимости основывалось исключительно на отблеске их французской собственности.

Некоторое время спустя, чуть успокоившись, я задумался, как бы взломать пиар-барьер, и позвонил Жан-Клоду. Он был в Сан-Вэлли, где позволял фотографировать себя для журнальной статьи о «стиле Килли». Я позвонил, чтобы объяснить, почему не полетел с ним, как планировалось, из Чикаго в Сан-Вэлли.

– Ты в прошлом году завел себе странных друзей, – сказал я. – Тебе не действует на нервы, что ты путешествуешь в обществе копов?

Он негромко рассмеялся.

– Вот именно. Они в точности как копы, да? Мне это не нравится, но что поделаешь. Я никогда не бываю один. Такова моя жизнь, сам знаешь.

У меня есть магнитофонная запись того разговора, и временами я кручу ее смеха ради. Своего рода жутковатая классика: сорок пять минут взаимонепониманий, вопреки героическим усилиям обеих сторон. Общий эффект получился, как если бы профессиональный псих, прикинутый под Великого Колибри, старался уболтать озадаченных билетеров, чтобы те пропустили его через кордон на дармовое место в первом ряду на распроданном концерте Боба Дилана.

Позвонил я – без особой охоты – после того, как Милли Уиггинс Солхейм, королева стиля Сан-Вэлли, заверила меня, дескать, по сети слухов «Хид Ски» ей донесли, что Жан-Клод очень хочет поговорить со мной по душам. «Какого черта? – подумал я. – Почему нет?» Но на сей раз на моих условиях: в полночном стиле Великого Колибри. Запись полна смеха и бессвязных разглагольствований. Килли первым предложил снова встретиться на автошоу в Чикаго, где планировал быть во второй уик-энд ангажемента «Шеви» по тому же расписанию 1-3-5-7-9.

– Ни за что на свете, – ответил я. – Тебе достаточно платят, чтобы ты терпел этих свиньей, а мне нет. Они вели себя так, будто думали, я украду аккумулятор из мерзкой тачки, которую ты продавал.

Он снова рассмеялся.

– Верно, мне заплатили, чтобы я там был. Но тебе заплатили за написание статьи.

– Какой статьи? – переспросил я. – Да мне вообще все равно, есть ли ты на белом свете. Ты – пенопластовый манекен в человеческий рост. Из того, как я однажды видел Жана-Клода Килли на другом конце переполненного зала большой скотобойни, статьи не выйдет.

Пауза, потом еще тихий смешок и:

– Ну, может, тебе написать о том, как тяжело обо мне писать.