— Мне это не нужно. — Вентуринья почти обиделся и залпом выпил тикиру, которую налил ему трактирщик.

— А где та штуковина, которую кум купил у цыгана? Доктор хочет взглянуть. — Осушив рюмку, Натариу сосал кажу, и сок стекал у него по подбородку.

— Пойду поищу.

Вентуринья налил себе еще: кашаса из маниоки была другой — у нее не было запаха; приятная на вкус, она обжигала грудь. Когда Фадул положил вещицу на прилавок поверх платка, Натариу вернул ему бутылку:

— Забери, пока мы ее не прикончили. До Итабуны еще ехать и ехать, а эта тикира хорошо ударяет в голову. Пока вы тут разговариваете о деле, я кое-куда схожу.

Он не хотел быть посредником в купле-продаже драгоценностей и к тому же знал, что Бернарда ждет его с нетерпением. Она с каждым днем становилась все красивее.

По дружеской цене — вдвое больше того, что он заплатил Жозефу, — Фадул уступил ковчежец Вентуринье. В Ильеусе, в каком-нибудь портовом баре, или в Итабуне, в кабаре, цена могла быть значительно выше. Но, как он это объяснил, доктор того заслуживал. Он предоставил самому Вентуринье, который хвастался, что разбирается в драгоценностях, назначить цену, повторяя маневр цыгана:

— Ваша цена — моя цена, доктор. Платите столько, сколько сочтете нужным.

Вентуринья потребовал еще глоток тикиры, пока отсчитывал свеженькие, хрустящие банкноты:

— А куда капитан подевался? Он кобылу с собой увел.

— У Бернарды, он только там может быть.

Они вышли, прошлись вдоль лачуг селения. Баштиау да Роза, стоявший в дверях своей хибары, приподнял шляпу:

— Да пошлет вам Бог хороший денек, господин доктор!

Турок и доктор пересекли пустырь: под навесом дымились угли от костров, которые жгли накануне ночью. Птички клевали остатки еды погонщиков. Они подошли к Жабьей отмели. Полуголые женщины стояли в дверях хижин и смотрели с любопытством — кто же не слыхал о Вентуринье, сыне полковника, которые выучился на доктора? Гута вышла к ним навстречу:

— Ты меня больше не знаешь, Вентуринья?

Вентуринья покачал головой, он не узнавал дерзкую девицу — у него их столько было в этих зарослях!

— Это Гута, — пояснил турок.

Проститутка подошла и встала прямо перед гостем:

— А тебе нравился мой запах, не помнишь?

Он вспомнил: сладкий запах табака. И, вспомнив, сунул руку в карман и дал Гуте банкноту в пять мильрейсов — целое состояние. После трех порций тикиры, поднимавшихся из желудка в голову, маленький доктор — большой человек! — чувствовал себя легким и великодушным. Здесь все ему служили. Что касается Аделы, то она пахла сандалом. Он пощупал ковчежец в кармане куртки для верховой езды. Перед тем как вручить его, он поместит внутрь свой портрет, чтобы она носила его на белой шее, в вырезе груди. О эти обильные груди Аделиты!

У дверей деревянного домика Вентуринья получил обратно кобылу камполину. Он отказался от кофе, предложенного Корокой, и добродушно подшутил над проституткой:

— Ты еще жива, Корока? И даже развратничаешь, бедная старушенция? — Тут все были его слугами.

Корока никому не служила, а слово «развратничать» явно означало что-то плохое. Старуха за словом в карман не полезла:

— Ты, доктор, мудрено говоришь — мы тебя не понимаем. Когда ты был мальчишкой, то ложился в мою кровать. Кто тебя научил всему, что ты знаешь о женщинах, если не эта бедная старушенция?

И вот еще пять мильрейсов пущены на ветер. Он научился у нее наслаждаться женщиной, продлевать удовольствие: с теми, кто был у него до Короки, все происходило в мгновение ока. Но это дело прошлое.

— Прощай, Корока.