Изменить размер шрифта - +
Ещё б чуток посильнее – и столешница треснула бы пополам.

Рамут пожала плечами. Слова не подбирались, а мысли летели к камину, где сидел кто-то в красивом (наверно) кафтане и великолепных сапогах. Уж не матушка ли? А Рамут так спешила, что даже не поздоровалась с ней...

Лепёшки были готовы. Часть Бенеда отложила на большое блюдо, а остальное оставила в хлебном ларе. Сняв передник и колпак, она открыла дверь и позвала:

– Дуннгар! Завтрак! Накрывай на стол...

Камин весело озарял комнату уютными отблесками пламени, а из кресла навстречу Рамут поднялась матушка, но какая!.. Её стёганка и штаны ещё не высохли, и ей пришлось облачиться в парадный мундир – приталенный красно-чёрный кафтан с двумя рядами пуговиц, укороченный спереди и длинный сзади, тёмно-красные штаны с золотыми кантами в боковых швах и зеркально блестящие сапоги выше колена. Ало-золотые наплечники блестели бахромой, а крахмальный воротничок рубашки был подхвачен белым шёлковым шейным платком, жёстким краем почти упираясь Северге в подбородок. Кафтан сидел великолепно, подчёркивая её подтянутое, сильное тело и безукоризненную воинскую выправку. Вчера вымытые волосы снова были строго убраны в косу и лоснились от укладочного масла. К этому облачению полагалась ещё треугольная шляпа; она висела на гвоздике вместе с плащом, отделанная по краям белым пухом и пёрышками. Мрачные, тёмные доспехи и грубые сапожищи, окованные сталью, предназначались для ратного поля, а в этом щегольском наряде воинам Дамрад предписывалось появляться на смотрах, в присутственных и общественных местах. Тщеславная Владычица не жалела средств на красивую форму для своего войска.

От всего этого военного великолепия у Рамут отвисла челюсть, и она в полном ошеломлении не могла вымолвить ни слова. «Матушка, какая ты сегодня... потрясающая!» – требовало сказать сердце, но язык у девочки просто отнялся. Впрочем, и в красивом мундире глаза у Северги оставались прежними – двумя морозными клинками, способными одним взглядом-ударом разделать душу на тонкие пластики. Напоровшись на них, Рамут опять обмерла и потупилась. Плохо слушающимися губами она пролепетала:

– Матушка, доброе утро. Прости, что не поздоровалась.

Ответ был кратким и сдержанным:

– Доброе утро, детка.

На завтрак обычно подавались остатки вчерашнего ужина, но ради гостьи мужья Бенеды расстарались и наготовили свежей снеди.

– Всё с пылу-жару, госпожа, кушай, – потчевал Дуннгар.

Рамут рано утром редко бывала голодна и обходилась обычно половинкой лепёшки с маслом и чашкой горячего, янтарного отвара листьев тэи. Ни один мускул не дрогнул на бесстрастном лице Северги, но рука протянулась, взяла тарелку девочки и положила на неё кусок жареной рыбы и пару отварных земляных клубней.

– Завтрак должен быть основательным, иначе к обеду ноги таскать не будешь. Поверь мне, я кое-что в этом понимаю.

Политые растопленным маслом золотистые клубни испускали соблазнительный парок. Земняки Рамут любила, но только свежие и горячие: остывая, они становились скучными, клейкими и противными. Эти, к счастью, были свежайшими и рассыпчатыми, и девочка их одолела без особого труда, а вот кусок рыбьей плоти не вызывал у неё приятных чувств.

– Рыбу я не ем, матушка, прости, – сказала она, не поднимая глаз от тарелки.

Она боялась, что от взгляда Северги треснет посуда, но ничего такого не произошло. Матушка лишь спросила спокойно:

– И почему же?

– Ну... это для меня то же самое, что есть, к примеру, твою жареную руку, – сказала Рамут.

Она подобрала это «невкусное» сравнение, чтобы доходчиво донести свои чувства, и у неё это получилось как нельзя лучше. Все перестали жевать.

– Буэ, – высунул язык и скорчил рожу Гудмо.

Впрочем, желудок и нервы у него были покрепче, чем у иного взрослого.

Быстрый переход