Об их с Гудмундом делах они точно ничего не знают, одни смутные подозрения. Хотя там все равно ничего криминального. Никаких наркотиков, алкоголь — да, бывало такое, но за руль пьяными ни-ни. Гудмунд — человек интересный, общительный, большинство родителей о таком приятеле для сына только мечтают.

А вот мама, видимо, нет. Что-то ее якобы напрягает.

Может, и впрямь.

— У тебя же работа завтра, — напомнила мама, уже почти уступая.

— Только в шесть, — уточнил Сет, стараясь не упрашивать.

— Ладно, — сдалась мама после секундного раздумья. — А теперь все, вставай. Нужно собираться.

— Закрой дверь, — попросил он вдогонку, но мама уже скрылась.

Сет поднялся и натянул через голову футболку с длинным рукавом. Высидеть эту кларнетную тягомотину с Оуэном и пахнущей луком мисс Бейкер, пока мама бежит свой бешеный кросс вдоль берега. А взамен — вечер свободы с участием забытой отцом Гудмунда заначки пива (но только не за рулем, нет, они же просто паиньки, и от этого мамины подозрения еще оскорбительнее, и иногда хочется даже взять и назло ей что-нибудь натворить). Однако в этот раз уговор вполне справедливый.

Что угодно, лишь бы смыться. Что угодно, лишь бы вырваться из клетки. Пусть ненадолго.

Он согласен.

Через пять минут Сет спустился в кухню, одетый.

— Привет, пап! — поздоровался он, прихватывая с полки коробку хлопьев.

— Доброе утро, Сет, — вздохнул отец, сокрушенно разглядывая деревянную раму под новую столешницу, которая, как ее ни подпиливай, все время оказывается не того размера.

— Почему нельзя просто кого-нибудь нанять? — поинтересовался Сет, засовывая в рот горсть хлопьев со вкусом арахисового масла. — Неделя — и все готово.

— А смысл? — рассеянно отозвался отец. — Ручной труд дает душе покой.

Сет слышал это уже много-много раз. Отец преподавал английский в небольшом гуманитарном колледже, который обеспечивал работой около двух третей населения, и самодельные проекты (Сет уже со счета сбился, сколько их всего — терраса в прежнем доме, где он был еще совсем мелким, потом подсобка в гараже, здесь, в Америке, теперь пристройка к кухне, которую тоже непременно нужно делать своими силами) помогали ему не свихнуться после переезда из Лондона в этот крошечный американский городок. В конечном итоге все доделывалось и выглядело вполне добротно, однако покой в душе, похоже, приносил не столько ручной труд, сколько антидепрессанты, на которых отец сидел. Куда более сильные, чем прописанное некоторым одноклассникам успокоительное, — настолько сильные, что временами отец начинал напоминать призрака в собственном доме.

— Где же я теперь-то просчитался? — пробормотал отец, озадаченно покачивая головой над грудой деревянных обрезков.

Вошла мама и со стуком обрушила на стол кларнет Оуэна:

— Может, кто-нибудь объяснит мне, что инструмент делал в гостевой комнате?

— А Оуэна не пробовала спросить? — предложил Сет с полным ртом хлопьев.

— Что спросить? — полюбопытствовал входящий Оуэн.

Вот и он. Братик. Со взъерошенными после сна волосами он выглядит гораздо младше своих двенадцати, над губой красные «усы» от «Кул-Эйда», на подбородке крошки от завтрака, на ногах джинсы, а вместо футболки — верх от пижамы с Коржиком из «Улицы Сезам», из которой он уже пять лет как вырос во всех смыслах.

Оуэн. Вечный неряха и раздолбай.

Но мама при виде его сразу расцвела и почти повеселела:

— Ничего, солнышко. Иди умойся и надень чистую рубашку. Мы почти собрались.

— Я дошел до восемьдесят второго уровня! — возвестил Оуэн, сияя.