В груди снова давит. Завернувшись в покрывало, словно в пляжное полотенце, Сет топает на кухню со смутной надеждой чем-нибудь поживиться. И не сразу замечает, что свет в дальнем окне изменился.

Солнце всходит. Снова. Снаружи новый рассвет.

Он проспал почти весь день и всю ночь. Понять бы все-таки, как здесь, в аду, устроено время.

Если оно есть. Если здесь не повторяется снова и снова один и тот же день.

Открывалкой на этот раз орудуется легче — сил после сна прибавилось. Фасоль непередаваемо мерзко горчит. Выплюнув все, что попало в рот, Сет шарит в шкафчике в поисках супа.

Супа нет. Там, по большому счету, вообще ничего нет, разве что признать едой мумифицированные макароны. Без особой надежды он крутит ручки на плите — вдруг удастся вскипятить воды? Но газ на горелки не поступает, электричества, чтобы запустить пыльную старую микроволновку, тоже нет. Сколько ни щелкай выключателями, свет не загорается, от холодильника воняет даже сквозь закрытую дверцу, поэтому Сет туда не заглядывает.

За неимением съестного он снова припадает к кухонному крану. Потом, хмыкнув с досады, достает из шкафчика стакан, наполняет уже почти совсем прозрачной водой и выпивает до дна.

«Ладно, — думает он, стараясь унять растущий страх. — Что теперь? Что теперь, что теперь, что теперь?»

Одежда. Точно.

Он все еще не может заставить себя подняться наверх — не готов сейчас смотреть на свою прежнюю комнату, где они жили с Оуэном, здесь, в этом доме, — поэтому идет обратно в гостиную, вспоминая о чулане под лестницей. Позади обеденного стола за двумя дверцами в стене скрываются безжизненные стиралка и сушилка, притихшие, словно скотина в стойле. Не удержавшись от ликующего вопля, Сет выуживает из сушилки серые спортивные штаны. Мешковатые, но не смертельно. Футболки нигде не видно, в стиральной машине тоже ничего, кроме застарелого запаха плесени, зато на крючке обнаруживается куртка от спортивного костюма. Тесновата в спине, и рукава едва достают до локтей, но прикрыться можно. Пошарив по темным полкам чулана, Сет находит одну поношенную черную парадную туфлю и одну гигантскую тенниску — не пара, зато на разные ноги и не жмут.

Сет возвращается к зеркалу в гостиной. Похож на бездомного клоуна, но хоть не голый, и то хорошо.

«Ладно. Идем дальше».

Желудок тут же откликается угрожающим ворчанием — и не от голода. Сет выскакивает наружу, в уже помеченный уголок с высокой травой, чтобы справить еще более неприятную нужду. Живот пучит, гораздо сильнее, чем бывает от куриной лапши и ложки протухшей фасоли. Это все голод, это он выкручивает желудок, словно тряпку.

Мучиться животом и так несладко, но Сету, пристроившемуся в неприлично высокой траве рядом с террасой, где громоздятся сваленные кучей бинты, с видом на колючую проволоку вдоль насыпи, вовсе не от этого делается все хуже и страшнее.

Тюрьма за насыпью.

Как только отпускает, он возвращается в дом и кое-как умывается холодной водой из-под крана и застывшей жидкостью для мытья посуды. Вытереться нечем, поэтому он сохнет так, думая, что же теперь.

Вот он тут. В пыльном старом доме, где нет никакой еды. В каких-то жалких обносках. Пьет воду, которой, возможно, травится.

Он не хочет наружу, но торчать тут безвылазно тоже не вариант.

Как же быть?

Нашелся бы тут кто-нибудь, кто может помочь… С кем можно посоветоваться. С кем можно разделить эту бредятину.

Но никого нет. Он тут один.

Пустые кухонные шкафы стоят нараспашку.

Здесь нельзя оставаться — без еды, в не пойми какой одежде…

Он поднимает глаза к потолку — может быть, все-таки осмотреть верхние комнаты?

Нет. Только не это. Не сейчас.

Кухню постепенно заливает восходящее солнце.

«Ладно, — говорит он себе наконец.