Мы были открыты друг для друга в эту минуту настолько, насколько только могут быть открыты друг для друга мужчина и женщина. Я прижалась к Ричарду всем телом. Сейчас, на эти несколько секунд, он был только моим, а я его. Не существовало никакой жены, никакого ребенка. Он был мой. Об этом мне говорили его губы, дышавшие отчаянной страстью. И я со всей страстью, которую он разбудил во мне, отдалась этому поцелую.

Все это копилось во мне те два месяца, в течение которых мы с ним встречались. Наконец-то я не воспринимала его только как очаровательного доброго друга, а он больше не видел во мне только свою протеже. Я стала женщиной — женщиной, которую он любил. А он — мужчиной, которого любила я.

Когда наконец он отпустил меня, я едва держалась на ногах, мое сердце стучало в груди как молот, лицо приобрело смертельную бледность, а глаза расширились. И лишь одно слово вырвалось у меня:

— Ричард!

Его руки безвольно свисали по бокам. Лицо побледнело. Затем он слегка качнулся. Похоже, он сам не ожидал от себя такого всплеска чувств. Покачав головой, Ричард проговорил:

— О нет, нет!

— Но почему «нет»! — прошептала я, прижимая руки к груди.

— Нет, — повторил он. — Розалинда это не должно случиться.

Эти слова Ричард прошептал так отчаянно, с таким испугом, что я мгновенно пришла в себя. Затем он протянул ко мне руку и с силой сжал мою кисть.

— Нет, дорогая. Нет, нет! — вновь и вновь повторял он, словно пытался словами стереть из памяти вкус моих губ и тепло, и страсть моего тела. Потом он вдруг назвал меня Роза-Линда. — Нет, Роза-Линда, — его голос дрожал и сделался чуть хрипловатым, — ты слишком молода, слишком благородна, щедра. Я не могу пользоваться всем этим. Мы не должны больше никогда делать это снова.

— Мы не должны? — эхом повторила я и почувствовала, как жизнь покидает мое тело.

Его рука резко взметнулась ко лбу.

— Мне пора, — пробормотал он. — Уже поздно. Прости, дорогая. Я должен идти.

То, что я чувствовала, трудно передать словами: смятение, испуг, восторг, страх потерять его. Снова защипало глаза, я чувствовала, как между сомкнутыми веками застыли слезы. Я едва сдерживалась, чтобы не зарыдать. Но вместо этого сказала:

— Да, полагаю, ты прав…

Его лицо по-прежнему было очень бледным. Он взял шляпу и перчатки, покрутил их в руках. Затем вдруг резко бросил их обратно на стол, подошел ко мне и взял меня за руки.

— Роза-Линда, моя дорогая, — сказал он, — я хочу, чтобы ты знала кое-что. Я не знаю, правильно ли это или нет. Ты дала мне за эти два месяца столько, сколько не смогла дать ни одна женщина за всю мою жизнь. Я снова поверил в то, что существуют душевная щедрость, благородство, любовь. Ты дала мне дружбу, которую мне не в состоянии был дать даже мой обожаемый ребенок. Я помню каждую минуту, проведенную с тобой, и я хочу, чтобы все продолжалось. Но если… если наши чувства… перестают нам повиноваться, мы не можем… не можем…

Я быстро сказала:

— Ричард! Не оставляй меня! Я не переживу этого!

Он молча смотрел на меня — я понимала, что внутри его идет жестокая борьба. Затем каким-то странным, чужим, надтреснутым голосом он произнес:

— Я боялся этого. О, моя дорогая, понимаешь ли ты, что с нами случилось? Я не хотел этого. Я не хочу этого и сейчас.

— Но чего, Ричард, ты так боишься? Что случилось такого страшного?

— Я не хочу делать тебе больно, — сказал он. — Ты слишком хорошая, ты моложе меня, а у меня жена, черт ее возьми, даже если, по большому счету, женато только мое имя.