Затем он стал говорить о Марион. Он рассказал о горьком разочаровании, которое пережил. Вся ее внешняя красота, утонченность, манеры — все оказалось оболочкой, внутри которой была пустота — ни капли человеческой теплоты, ни малейшего сострадания к тем, кто находился рядом с ней… но самое главное и, пожалуй, самое страшное — полное непонимание его, отторжение той горячей любви, которую он питал к ней. Она была олицетворением эгоизма, жадности, воплощением примитивных женских капризов.

— Она смогла дать мне только одно, — горько усмехнулся Ричард, — моего ребенка. Но даже и это она пытается испортить. Она страшно ревнует Роберту ко мне и старается изо всех сил сделать из Берты то, чем является сама, — пустоголовую, испорченную женщину. Но я всегда мечтал, а сейчас отчетливо вижу, что в моей дочери всходят совершенно другие ростки. Она станет полной противоположностью своей матери. Она станет настоящей женщиной. Она научится не только брать от жизни, но и отдавать. Как ты, Роза-Линда, — добавил он с глубоким чувством и резко отвернулся в сторону.

Я готова была поклясться, что видела у него на глазах слезы.

— Я с первых лет жизни дочери заметил, что она очень музыкальна и артистична. Я всегда поддерживал этот дар в ней, делал все, чтобы он развивался. Музыкальную комнату в Ракесли я сделал специально для Берты. Марион ненавидит эту комнату и все, что выходит за рамки ее понимания о мироустройстве. Берта же в силу своей природной интуиции и тонкости натуры, разумеется, чувствует, что я несчастен, и так трогательно заботится обо мне… Она очень нежный ребенок. Марион, без сомнения, любит Берту по-своему, выказывает, как может, ей свою любовь — устраивает всякие детские праздники, приглашает гостей, заваливает дорогими подарками. Но в глубине души дочь чувствует в матери то, на что и я сам однажды натолкнулся и был потрясен, — почти нечеловеческую холодность… какой-то непостижимый талант переводить все человеческие отношения в плоскость трезвого расчета, точного, математически выверенного. Она поражает своей способностью манипулировать жизнями людей, которые входят с ней в контакт, с целью извлечь из них максимальную пользу для себя. Благодаря своей внешности — а она действительно очень красива, — умению одеваться, она с легкостью получает то, чего хочет. Именно поэтому я и не могу развестись. Я не могу оставить своего ребенка этой женщине. Марион со своей ледяной холодностью без всяких усилий сломает Берту, это нежное создание, как однажды смогла сломать и меня, взрослого мужчину.

Потом Ричард рассказал мне и о том, что после рождения ребенка Марион стала отказывать ему в физической близости, а вскоре их физические отношения и вовсе сошли на нет. Их жизнь превратилась в странное стерильное сосуществование, в котором осталась только внешняя форма. Ричард сказал, что он предпочел бы даже, чтобы жена имела какие-нибудь пороки, играла в карты, пила, делала все, что угодно, но при этом проявляла к нему хотя бы каплю понимания и доброты.

— О, Марион — прирожденный политик, — продолжал он. — Когда я только познакомился с ней и полюбил, она ответила мне взаимностью и в течение нескольких месяцев демонстрировала наличие человеческих чувств. Разумеется, леди Уэйлинг, мать Марион, считала, что ее дочь могла бы выловить рыбешку и покрупнее. Возможно, на какое-то время мне удалось пробиться сквозь броню их калькуляций. Но ненадолго. Она была очень красива. Ее красота просто ослепляла, и мужчина мгновенно попадал в ловушку.