Потом Трешем решил сыграть партию с Джейн, но она играла отвратительно, и герцог усадил вместо себя своего секретаря. Вскоре выяснилось, что Джейн – на редкость способная ученица. Наблюдая, как девушка сражается с Куинси, Трешем был вынужден признать, что она с каждой партией играет все лучше. В конце концов, ей удалось одержать победу над Куинси. Однако Джоселин был уверен, что у него-то она выиграть не сумеет.

И вот свершилось чудо – Джейн выиграла у герцога. Она обрадовалась как ребенок и, захлопав в ладоши, воскликнула;

– Вот что бывает, когда смотришь на соперника свысока! Вам следовало сосредоточиться!

– Так вы, стало быть, признаете, что, если бы не моя рассеянность, вам бы ни за что у меня не выиграть?

– О, конечно! Но вы зевнули и проиграли. Проиграли с позором!

Иногда они беседовали. И Трешем, как ни странно, получал удовольствие от разговоров со своей сиделкой. Разумеется, он умел говорить дамам комплименты на балах и обмениваться двусмысленными шутками с куртизанками. Но чтобы просто беседовать с женщиной – такого герцог за собой не помнил.

Как-то вечером, когда Джейн читала ему, Джоселин сделал забавное наблюдение: она так сильно стягивала на затылке волосы, что уголки ее глаз чуть приподнимались. Наверное, она делала это назло, стараясь казаться как можно менее привлекательной – в отместку за запрещение носить чепец. Джоселин со злорадной усмешкой подумал о том, что у нее, должно быть, болит голова от такой прически.

– Мисс Инглби, – сказал он со вздохом, – я не могу вас больше слушать. Мне кажется, этот Гулливер – форменный осел. Вы со мной согласны?

Как герцог и ожидал, Джейн поджала губы. Заставлять ее вытягивать губы в ниточку – это стало одним из его развлечений. Ему почему-то нравилось сердить ее. Закрыв книгу, Джейн спросила:

– Вы полагаете, ему следовало бы растоптать этих маленьких человечков, поскольку он гораздо сильнее?

– Мисс Инглби, с вами так покойно… Вы делаете за меня буквально все, даже избавляете от необходимости формулировать свои мысли. Да-да, беседуя с вами, мне даже думать не приходится.

– Выбрать вам другую книгу?

– Нет уж, увольте. Зная вас, могу предположить, что ваш выбор падет на сборник псалмов. Нет, давайте лучше поговорим.

– О чем? – после непродолжительной паузы спросила Джейн.

– Расскажите о вашем приюте. О вашей жизни там. Девушка пожала плечами:

– Не могу рассказать ничего особенного.

«Должно быть, она действительно воспитывалась в каком-то очень привилегированном приюте, – подумал Трешем. – И все же приют есть приют».

– Вам там было одиноко? Вы чувствуете себя одинокой?

– Нет.

«Она совершенно не расположена исповедоваться», – думал Джоселин. В отличие от многих других женщин, для которых говорить о себе – сущее наслаждение, Джейн была удивительно сдержанна во всем, что касалось ее лично.

– Неужели? – прищурившись, спросил Джоселин. – Ведь вы росли без отца и без матери, без братьев и сестер. Если не ошибаюсь, вам сейчас около двадцати… И вы приехали в Лондон, хотя никого здесь не знаете. Приехали, чтобы попытать счастья. Похоже, не все у вас сложилось так, как хотелось бы, а поделиться своими печалями не с кем. Так неужели вы не чувствуете себя одинокой?

Джейн положила книгу на журнальный столик. Сложив руки на коленях, проговорила:

– Быть одной и быть одинокой – не одно и то же. Во всяком случае, для того, кто уважает себя и не скучает без общества. На мой взгляд, можно быть одинокой, даже имея мать и отца, а также братьев и сестер.