«Какая я глупая, – подумала она, закрывая глаза и прислушиваясь к своим ощущениям. – Да, глупая», – мысленно повторила Джейн, но уже без прежней уверенности.

Когда же Трешем, чуть отстранившись, посмотрел на нее снизу вверх своими темно-карими глазами, она, очевидно, повинуясь инстинкту, опустилась перед ним на колени и обхватила руками его бедра, туго обтянутые панталонами.

Герцог тотчас же склонился над ней, едва касаясь ее шеи горячими пальцами, и этот жар, проникая в ее тело, будил в ней женщину. Затем он взял лицо девушки в ладони и поцеловал ее.

Джейн и прежде целовали. Ее поклонником был Чарлз, уже четыре года ухаживавший за ней. В те редкие минуты, когда они оставались наедине, Чарлз целовал ее, и она не противилась.

Но теперь Джейн поняла, что до сих пор ни разу не целовалась по-настоящему, так, как сейчас.

Трешем целовал ее совсем не так, как Чарлз.

Он едва касался ее губ своими, и глаза его были широко раскрыты, как и ее глаза. Возможно, именно поэтому они не могли всецело отдаться физическому влечению, хотя желание заявляло о себе все более настойчиво. Глядя в глаза Трешема, Джейн не смогла бы сделать вид, что не понимает, что происходит, не смогла бы убедить себя в том, что просто охвачена бездумной и слепой страстью.

Нет, ее страсть не была слепой и бездумной.

А Трешем уже покрывал поцелуями ее щеки, глаза, подбородок… Затем скова поцеловал в губы, но на сей раз смелее, словно побуждая ответить на его поцелуй.

Джейн сделала для себя открытие: оказывается, поцелуй – это не только когда губы прижаты к губам, но и когда язык скользит по ним, как бы лаская, а потом проникает меж губ… Да, это и есть настоящий поцелуй, и в такие мгновения из груди вырываются стоны.

Тут Джоселин порывисто привлек ее к себе и крепко прижал к мускулистой груди. Их губы снова слились в поцелуе, и в какой-то момент Джейн почувствовала, что одних поцелуев ей уже мало.

Внезапно Трешем отстранился и, пристально глядя в глаза девушки, проговорил:

– Завтра утром мы будем чувствовать себя виноватыми друг перед другом, и нам придется расплачиваться за это, Джейн. Ты удивишься, насколько утром все будет выглядеть по-другому. Все покажется запретным и невозможным. Даже грязным.

Джейн молча покачала головой.

– Все будет так, Джейн, поверь мне, – продолжал Трешем. – Я всего лишь распутник, и мне хочется только одного: хочется разложить тебя прямо здесь, на полу, и насладиться твоим девственным телом. А ты – невинная, с ясным взглядом, голубка. Моя служанка. Зависимая от меня. Это грязно, Джейн. Ты думаешь, что все происходящее красиво. Я вижу это в твоих глазах. Нет, Джейн, ты ошибаешься. Опытный распутник легко может заставить женщину думать, что это красиво, а на самом деле ничего в этом романтичного нет, просто похоть, примитивное желание. Жажда плотских утех. Так что иди спать, Джейн. Одна.

И слова его, и тон, каким они были сказаны, – все казалось оскорбительным. Она выпрямилась и отступила на шаг.

Затем внимательно посмотрела ему в глаза, стараясь проникнуть сквозь маску, которую он только что надел. Но маска оказалась непроницаемой. На губах герцога играла усмешка.

Он был прав. Все произошедшее – всего лишь зов плоти. Грубый и примитивный.

И все же что-то ее смущало. Она чувствовала в словах Трешема какую-то фальшь.

Но в одном он был прав. Они не имели права поддаваться влечению. И наутро все действительно покажется совсем другим. Во всяком случае, она не сможет смотреть на герцога так спокойно, как смотрела сейчас.

– Спокойной ночи, ваша светлость, – сказала она.

– Спокойной ночи, Джейн.

Трешем повернулся лицом к инструменту в тот момент, когда она потянулась к свече.