…Волосы Джейн пахли розами. Над ней постоянно витал этот запах. Аромат, напоминавший о летнем. саде в загородном имении, аромат, наполнявший сердце странной тоской. Странной, потому что он терпеть не мог провинцию. Поссорившись с отцом в день своего шестнадцатилетия, Джоселин уехал из Актон-Парка и после этого появлялся там лишь дважды – год спустя, когда хоронили отца, и спустя еще четыре года, когда умерла мать.

Он больше не собирался приезжать туда – во всяком случае, до своих собственных похорон. Но сейчас, закрывая глаза, он видел пологие склоны зеленых холмов к востоку от дома – их излюбленное с Ферди и Ангелиной место игр; там они играли в разбойников и первооткрывателей. Но иногда Джоселин приходил туда один, и тогда для него одного звучала музыка; он вдыхал ароматы цветов и трав, и временами ему казалось, что он вот-вот постигнет тайны мироздания, тайны всего сущего. Изредка Джоселину удавалось записать те слова, что приходили на ум, и, случалось, ему даже нравилось написанное.

Но потом он в порыве гнева рвал проклятый листок на мелкие клочки и уходил из дома, полный презрения к себе.

Джоселин не любил вспоминать об Актон-Парке, хотя и заботился о том, чтобы поместье процветало. Но когда-то там был его дом. Там жила няня, которая не скупилась ни на строгость, ни на любовь. Она оставалась при нем, пока ему не исполнилось восемь. Он даже помнил, за что ее уволили. У него разболелся зуб, и она, усадив его на колени, стала что-то ласково шептать ему на ухо. Неожиданно в детскую вошел отец, вошел без предварительного уведомления, что случалось крайне редко.

И няню рассчитали в тот же день.

А его, Джоселина, отправили в кабинет отца, где он сначала ждал, когда его высекут, а потом – когда удалят зуб.

«Герцог Трешем, – повторял отец при каждом взмахе розгой, – должен вырастить достойного наследника».

– Джоселин… – Проснувшись, Джейн тотчас же взглянула на него. Ее лицо раскраснелось, веки отяжелели, а губы чуть припухли от поцелуев. И казалось, что от нее исходит золотистый цвет. – Я была ужасно неловкой, да?

Джейн принадлежала к тем немногим женщинам, которые от природы наделены чувственностью. Ее инстинкты заявляли о себе столь властно, что всякое притворство казалось бессмысленным. Она отдавала себя щедро и самозабвенно; казалось, ей неведомо, что такое раны любви. Да, конечно же, она не знала, каково быть униженной, оскорбленной, отвергнутой…

Он уже хотел ответить, но Джейн прикоснулась пальцем к глубокой складке у его переносицы.

– Это как понимать? Я действительно оказалась никчемной в постели? Какая я глупая… Сказала, что побывала в раю, а ведь ты, наверное, там не был.,.

Трешем невольно улыбнулся. Взяв Джейн за руку, проговорил:

– Ты чудесная женщина, необыкновенная… И мне с тобой было очень хорошо. Ты мне веришь?

Джейн промолчала. Трешем внимательно посмотрел на нее и вдруг нахмурился – ему пришло в голову, что он, возможно, допустил ошибку, когда попросил называть его по имени.

– Ты злишься, – сказала она неожиданно.

– Это потому, что ты говоришь, будто побывала в раю. Тем самым ты как бы даешь понять, что я ввел тебя в заблуждение. Понимаешь?

Джейн покачала головой, и Трешем продолжал:

– Я взял тебя в любовницы, и сейчас ты просто приступила к исполнению своих обязанностей. Я всегда стараюсь доставить удовольствие тем женщинам, которым плачу. Но повторяю: для тебя это всего лишь исполнение обязанностей. Ты зарабатываешь на жизнь, вот и все.

Он говорил словно стегал себя кнутом – каждое слово вызывало резкую боль. Чувствует ли она что-то похожее?

Трешем ненавидел себя, но в этом не было ничего нового – он уже много лет себя ненавидел.

– Значит, стараетесь доставить удовольствие? Я бы хотела напомнить вам, ваша светлость, что вы платите за пользование моим телом.