|
Десять лет назад сыновья с их приятелями виделись Скофилду самураями, безупречными и отважными, — видимо, ему самому чего-то недоставало в юные годы. Позже этим мальчикам, которые показали, на что они способны, пришлось заплатить немалую цену, когда баланс жизни был сведен с их юностью, неизбежным противовесом которой стала зрелость; мальчиков растили как принцев, но не воспитали у них необходимого чувства долга! Барнс не знал, насколько ответственны за это их матери и чего недоставало самим матерям. Он мог только порадоваться, что у его друга Скофилда вырос хотя бы один достойный сын.
Что же до его собственного эксперимента — Барнс ни о чем не жалел, но заново не взялся бы за такое дело. Опыт этот, вероятно, что-то доказал, но что именно — как знать? Наверное, жизнь постоянно обновляется, и для этого обновления требуются и лоск, и красота; а потому Барнс успокоился ощущением того, что республика способна перешагнуть через ошибки целого поколения и отбросить в сторону все ненужное, чтобы расчистить путь жизнестойким и сильным. Сожалеть оставалось лишь о том, что в Америке, как водится, ненужное лежит на поверхности, а дожить до той поры, когда это изменится, когда великая ответственность окажется в одной связке с великой возможностью, когда гонка благополучно завершится, надежды мало.
С чистого листа[8]
I
Стоял первый теплый день, когда в Булонском лесу можно было перекусить под открытым небом: над столиками склонялись цветущие ветви каштанов, беззастенчиво окунаясь в масло и вино. Джулия Росс отведала с хлебом и того и другого понемножку, а потом заслушалась плеском крупных золотых рыбок в бассейне и стрекотом воробьиных крыльев над освободившимся столиком. Все здесь было как прежде: и официанты с профессиональными лицами, и цепкие, глазастые француженки на высоких каблучках, и Фил Хоффман, чье сердце трепетало на зубцах вилки, и необычайно интересный молодой человек, только что вышедший на террасу.
…Укрыта даль в голубизне; Растенья счастливы вдвойне: Свежо дыханье почвы влажной…[9]
Джулия втайне затрепетала, но держала себя в руках: она не вскочила, не закричала: «Ах, ах, ах! Вот это да!», не столкнула метрдотеля в пруд с лилиями. Оставшись сидеть, как положено воспитанной девушке двадцати одного года, она трепетала, но втайне. Держа в руке салфетку, Фил встал: — Здравствуй, Дик! — Привет, Фил! Это и был тот красавец; Фил сделал пару шагов вперед, и они завели разговор в стороне от Джулии. — …видел Картера и Китти в Испании… — …перевел в Бременский… — …поэтому я и собирался… Молодой человек последовал за метрдотелем, а Фил вернулся на свое место. — Кто это? — требовательно спросила она. — Так, один знакомый, Дик Рэгленд. — Никого красивее не встречала. — Да, он хорош, — согласился Фил без всякого энтузиазма. — Хорош? Да он архангел, горный лев, так бы и съела. Почему ты мне его не представил? — Потому, что нет в Париже американца с худшей репутацией, чем у него. — Чепуха, на него определенно клевещут. Все это сплошные домыслы, происки толпы ревнивых мужей, чьи жены одним глазком посмотрели в его сторону. Да ведь этот молодой человек ни в чем не замешан, разве что возглавил кавалерийскую атаку и спас тонущих детей. — Но факт остается фактом: его нигде не принимают; и не из-за одного конкретного случая, а из-за тысячи. — Что за случаи? — Самые разные. Пьянки, женщины, тюрьмы, скандалы, авария со смертельным исходом, лень, никчемное… — Не верю ни единому слову, — заявила Джулия. |
