Благодарение небесам, Маркусу удалось одержать верх. Ведь из всех, кто находился вокруг, только он мог спасти директора Данна.

Выбросив из головы мысли о смерти, Кэтрин бросилась из комнаты, намеревась немедленно отыскать бинты и воду.

– Мне так жаль, Маркус, – в голосе Кэтрин звучало переполнявшее ее горе.

Молодой человек, сидевший на верхней ступеньке лестницы, даже не обернулся, но он ощущал, что Кэтрин стоит за его спиной. Он был никудышным сыном. Даже в тот момент, когда отец нуждался в нем больше всего, Маркус так и не смог стать ему опорой. Ну что же, теперь он лишен последней возможности исправиться.

– Доктор Уиннер… По мнению доктора Уиннера, вы сделали все возможное… – голос Кэтрин сорвался. Она присела рядом с ним и ласково сжала его безвольно повисшую руку.

Ее прикосновение согревало, однако сковавшее Маркуса оцепенение не проходило. Он понимал, что нужно ответить ей пожатием, как-то откликнуться и утешить, ведь она тоже потрясена, однако у него не было сил даже пошевелиться.

– Я могу чем-нибудь вам помочь, Маркус? – тихо спросила Кэтрин.

Ее растрепанные льняные локоны, как и в годы детства, завитками спадали на лицо. Вместо прежнего румянца, напоминающего лепестки роз, на щеках девушки виднелись кровавые потеки. Серое платье Кэтрин испещрили алые пятна, и даже туфли выглядели так, будто их обмакнули в лужу крови. Ее больше не окружал нежный лимонный аромат. Все вокруг было пропитано сладковатым запахом смерти.

Этот запах был слишком хорошо знаком Маркусу. Находясь на фронте, он всеми силами старался отключиться от страшной реальности, дабы выжить и сражаться дальше. Но сегодняшняя потеря оказалась слишком близкой, слишком личной. Маркус не мог примириться с этой утратой. Он не мог преодолеть своего горя.

В глубине его груди копилась острая боль, перед глазами стояло лицо матери, а не отца. Ее горестные карие глаза, в которых можно было прочесть слова последнего прощания… Приступ охватившей его тоски оказался столь сильным, что Маркус едва не задохнулся.

Мама была единственным человеком, на которого он всегда мог рассчитывать. Только она дарила ему свою любовь без принуждения, без остатка, без всяких условий. И никогда его не судила. Многочисленные промахи любимого сына огорчали ее, однако она всегда считала их естественными проявлениями его характера.

Когда мать умерла, горе Маркуса было безутешным. Каждый день он убегал в лес, чтобы никто не мог видеть его слез. Он прятался под кронами деревьев, и только лесные обитатели слышали его рыдания, однако какая-то часть его существа все равно жаждала сочувствия.

Когда Маркусу исполнилось шестнадцать, он хотел, чтобы с ним обращались как с мужчиной, хотя в глубине его души все еще жил одинокий, испуганный, тоскующий по потерянной маме ребенок.

И только друзья могли вывести Маркуса из этого состояния. Он отчетливо помнил день своего семнадцатилетия. Тогда он снова убежал в лес. Погрузившись в печаль, он думал о пироге, который испекла бы для него мама, и о свечках, которые она припасла бы для этого торжественного случая. Но когда страдания Маркуса достигли апогея, перед ним появились его закадычные друзья, держа в руках перевязанную шпагатом коробку, в которой, по их словам, находился подарок, достойный их энергичного и предприимчивого товарища. Им хотелось видеть прежнего Маркуса Данна, а не одинокого угрюмца, занявшего его место.

Обуреваемый любопытством и даже радуясь тому, что его горестные размышления прерваны, Маркус открыл коробку.