— Я должен. — И добавил: — Много лет, и я почти забываю, как я люблю этого человека.

А что движет Эйбом? Что заставляет его так рисковать ради едва знакомого человека?

— Почему ты это делаешь? — спросил я, и он улыбнулся своей слабой улыбкой, которая всегда так злила меня.

— Я не желаю быть с охотниками. Я на стороне слонов, ясно?

— Не надо было ему убивать этих людей, — сказал я.

— Не надо? А как еще он мог остановить резню? Как еще спасти слонов от истребления?

— Ему достаточно было направить вожака в другую сторону.

— Это сегодня. А что будет завтра, послезавтра, потом? Поблизости стоят рефрижераторы, где-то пустует холодильный комбинат. Один человек против целой шайки профессиональных охотников, которых поддерживает армия. Словом, я иду. Здесь мне делать нечего: Кэрби-Смит не в состоянии дать мне то, что я ищу тут, в Африке. А ван Делден, я думаю, сможет. — Эйб поднялся на ноги. — Со мной ты или нет — решай сам.

Луна стояла довольно высоко, но ее свет едва просачивался сквозь полог листвы. Мы шли между стволами высоких деревьев и перекрученными веревками лиан, сквозь непроницаемую стену кустарника. Сердце у меня колотилось. Мы карабкались вверх, следя за лучом фонарика Каранджи, карабкались два часа кряду без передышки. Я слышал судорожное дыхание Эйба. Иногда он спотыкался. Мои кофр и камера становились все тяжелее, плечи ныли. Мы останавливались и слушали, нет ли погони, но до нас доносились только обычные ночные звуки.

Что-то зашевелилось на берегу, и мы вздрогнули, когда животное, ломая кусты, убежало в чащу.

— Куай, — сказал Каранджа. — Буйвол.

Мы миновали предгорья и уже были на самой Маре. Здесь тропа стала пошире, под деревьями было влажно, утоптанную землю испещряли следы слонов.

— Долго еще? — выдохнул Эйб.

— Час, — ответил Каранджа. — Два часа. Долгое время, как я был здесь.

Мы двигались дальше, вглядываясь в сумрак, каждое мгновение ожидая увидеть маячащий среди деревьев силуэт слона. Внезапно мы очутились под скалистой стеной, и Каранджа остановился. Луна была низко на западе и заливала светом гору. Белесые выветренные пики виднелись на фоне звезд. Я заметил, что листья деревьев колышутся, потом услыхал треск сучка. Каранджа попятился, ощупывая рукой поверхность утеса.

— Ndovu, — прошептал он. — Лучше, если мы влезем в скалу.

В скале была расщелина, и, пока мы забивались в нее, шум усилился. Послышался тонкий писк, треск веток, потом все стихло. Внезапно внизу под нами появилась серая масса. В лунном свете тускло блеснули бивни, мелькнул высоко задранный хобот. Когда слон остановился, я понял, что это самка: за ней шли два слоненка, один уже почти взрослый, но второй не больше пони. В маленьком хоботке он держал ветку и пытался запихнуть листья себе в пасть. На крохотной мордочке застыло выражение сосредоточенности и растерянности. Слониха встревоженно растопырила уши, в брюхе у нее заурчало. Детеныш уловил тревожную нотку, бросил ветку и исчез из поля моего зрения. Мать загнала его под брюхо и повела, подталкивая ногой. Старший побежал вперед, но слониха, взвизгнув, шлепнула его хоботом, загоняя на место. Мгновение спустя тропа внизу опустела.

— Видел? — выдохнул Эйб. — Когда она растопырила уши? Наверное, это просто игра света… У нее двое детенышей, младшему не больше двух-трех месяцев. И идут на север. Этих же слонов мы видели с дороги на Баринго. Ван Делден полагал, что ими движет врожденный инстинкт, но к северу отсюда только пустыня.