И тут наверху бронзового сундука я увидела эти семь поганых черепов, располагавшихся вокруг замка. Они были видны так четко, как будто под увеличительным стеклом, хотя обычно для моих глаз на таком расстоянии они представлялись чем-то вроде мутного кружка. Я совсем потеряла голову и рванулась в противоположную сторону, но Илли бережно схватил меня тремя щупальцами, и проскрипел:

– Успокойся, Греточка, не поддавайся панике. Стой спокойно, а то папочка тебя отшлепает. Ой, ой, вы, двуногие, совсем теряете голову, когда надо действовать.

В панике я протащила его невесомое тело несколько ярдов, но наконец немного пришла в себя и остановилась.

– Руки прочь, кому я сказал! – повторил Сид, по-прежнему ничего не предпринимая, и отпустил Бура, хотя и держал руку по-прежнему у плеча картежника.

Затем мой толстый приятель из Линн Регис уставился безумным взором в пустоту и неистово взревел, ни к кому не обращаясь:

– Проклятье, ужели вы полагаете, что я подниму мятеж против своих господ, дезертирую от Пауков, спрячусь в нору, подобно загнанной лисице и засыплю за собой ход? Чума на голову труса! Кто это предлагает?

Интроверсия – это лишь последнее прибежище. Если нет приказа, надзора и санкции, то это будет означать наш конец. Что если бы я интровертировал Станцию, когда раздался зов о помощи от Каби, а?

Воинственная дева хмуро кивнула, подтверждая правоту его слов; он заметил этот кивок, взмахнул свободной рукой в ее сторону и заорал, уже обращаясь к Каби:

– Но я не говорю «да» твоему сумасшедшему плану с этим дьявольским гробом, ты, полуголая полоумная! Ну а насчет выбросить… О боги, боги… – он вытер рукой взмокшее лицо. – Дайте же мне минуту подумать!

Время на раздумья не входило пока у нас в список строго лимитируемых ценностей. Севенси, сидевший на корточках в той же позе, в какой его покинула Мод, невозмутимо бросил Сиду:

– Во-во, выдай им, шеф.

Тут Док, сидевший у бара, воздвигся, похожий на Эйба Линкольна в своем цилиндре и шали и прочей рванине из XIX века и поднял руку, призывая к тишине. Затем он сказал что-то вроде:

– Интраверш… инверш… перчш… – и вдруг его дикция стала просто превосходной:

– Я абсолютно точно знаю, что нам следует делать.

И тут любой желающий мог бы убедиться, какие же мы все простофили, потому что на Станции мгновенно стало тихо, как в церкви, а все застыли там, где стояли, и ждали, затаив дыхание, пока бедный пьянчужка не укажет нам путь к спасению.

И он сказал:

– Инверш… яш-ш-ч… – еще несколько мгновений мы ждали продолжения.

Но затем вдохновение его покинуло, он выплюнул свое привычное «Nichevo», потянулся через бар за бутылкой и начал переправлять ее содержимое в свое горло, не переставая при этом соскальзывать на пол вдоль стойки бара.

Не успел он еще плюхнуться на пол, в тот миг, когда все наши взгляды были прикованы к бару, Брюс вскочил на стойку, так быстро, что казалось, будто он просто возник там ниоткуда, хотя я видела, что он только что был за роялем.

– У меня вопрос. Кто-нибудь из присутствующих привел в действие эту бомбу? – спросил он звучным и громким голосом. – Ну так ей не с чего взрываться, – продолжил он после правильно выдержанной паузы, и его легкая усмешка и непринужденная манера держаться вселили в меня немного надежды.

– И более того, даже если бы ее запустили, у нас еще оставалось бы полчаса. Я правильно понял, у нее ведь такая задержка?

Брюс ткнул пальцем в Каби. Она кивнула.

– Верно, – сказал Брюс. – Тому, кто притащит эту штуку в парфянский лагерь, останется именно столько времени на то, чтобы убраться.