Дело в том, что и Исрим, и поп держали коз и любили ими похвастать друг перед другом. В их глазах то были, упаси боже, не просто козы, а козы магометанские и козы христианские, православные.

— Мои козы тучней твоих, муфтий, — торжествовал поп.

— Тучней? Видел ты уже где-нибудь такую красавицу, как моя Мири?! Ну, знаешь, ту… которая вся черная. Вот это красавица, поп! А рога у нее? Как у венгерской коровы.

И это была правда. Козлята, которых она приносила, были один краше другого.

Как утверждал муфтий, глаза у нее прекрасней, чем у Кюлют, дочери старосты. А приходя в совсем неописуемый восторг, Исрим даже говорил о своей любимице, что она — зачарованная гурия из свиты пророка Гавриила.

Вот об этой козе и мечтал поп Богумиров.

Как бы он улучшил с ее помощью свое стадо, которое прыгало сейчас со скалы на скалу, то исчезая за валунами, то вновь появляясь на неуютном сером фоне горных склонов, пощипывая скудную траву и большие заячьи лапки…

Водопад шумел, первые звезды взошли над Балканами.

Наступила минута, когда люди проникаются особой близостью один к другому.

— Послушай, муфтий, — начал поп Богумиров, — твоя коза не такая уж красавица, но мне бы она пригодилась. Моя коза, которую я держал на племя, волею божией сдохла. Господь призвал ее к себе.

Поп перекрестился.

— Аллах велик, — воскликнул муфтий, — но моя коза не продается!

— Послушай, муфтий, — продолжал поп, — твой аллах не такой великий, как православный бог. Творил он где-нибудь чудеса или посылал вам когда чудотворцев? А вот будь на то воля моего господа, я тоже могу превратиться в чудотворца. Ты же так и останешься глупым муфтием, язычником. Повелит отец небесный, и я стану воскрешать мертвых, а ты до самой смерти только и будешь орать с минарета «аллах есть аллах!» и крутиться на месте как овца, когда у нее вертячка!

Муфтий аж поперхнулся.

— Ты — безмозглый гяур, — вскричал он, — наш Магомет, наоборот, не велит воскрешать мертвых! Какой-то странный у вас бог, даже мертвым не дает покоя. Провозгласи торжественно, что не умеешь воскрешать мертвых, и я продам тебе козу.

Задумался поп. С одной стороны, конечно, коза Мири — предмет его вожделений… а с другой, опять же, — брать свои слова обратно перед этим псом, басурманом?

Муфтий спокойно попыхивал своей трубкой. Синеватый дымок вился в тихом воздухе приближающихся сумерек и стлался по скалам. Великая борьба началась в поповской душе. Скотовод бросился в схватку с православием.

— Муфтий Исрим, жалкий, неверующий басурман, — подал, наконец, голос поп, — допускаю, что не умею воскрешать мертвых. Беру свои слова обратно. — Поп перекрестился. — А за сколько же ты отдашь свою козу?

Начался долгий торг. Муфтий заломил за нее две других козы и сто пиастров. Поп давал одну козу и пятьдесят. Наконец он сказал, что пойдет на условия муфтия, но если тот заявит, что его аллах — не аллах.

На сей раз поп довольно попыхивал турецким табаком в своей трубке.

— Аллах — не аллах! — сказал муфтий, ибо сто пиастров — немалые деньги.

Так поп Богумиров откупил у муфтия Исрима его любимицу. На другой день неверующие собаки привели попу козу Мири.

Стоял ясный солнечный день, какими славится осень на Балканах. В такой день, глядя на голубое небо, так и хочется петь.

Горный поток течет сверху от Малого Караджинаца к Большому, чистый и прозрачный, как небосвод, который отражается в нем.

В такой день у человека легко на душе. А особенно легко попу Богумирову…

Он идет и ведет на веревке свою новую козу Мири, гордость своего козьего стада.