Требуют с жениха выкуп — в память о турецком владычестве, когда в десяти часах пути отсюда, в Большой Каниже, сто лет назад развевалось зеленое знамя и сверкал полумесяц канижского пашалыка, когда орды турецкие рыскали по всему краю, по всему Мурскому округу и налагали на свадебных гостей контрибуцию.

Жених платит парням по золотому. Подходят стрелки во главе с «жупаном» и просят денег на порох. И они получают положенное.

А вот уже идет навстречу старуха Григориха, повивальная бабка, и в плясе трижды обходит вокруг новобрачных, чтобы у них были дети. В это время молодые стрелки — аж уши закладывает — палят из пистолетов и ружей, чтобы дети были сильными, статными и удалыми, никого и ничего не боялись.

Цыгане и другие музыканты играют, свадебный кортеж прибавляет шагу и сворачивает за деревню. Разве пиршество будет не в селе? Нет, не в селе. У Матео Лучика справляют свадьбу, там Миха дал клятву, что выдаст Матешу за Сочибабика. А коли старый Гамо не преступил клятвы, то там же быть и веселью.

Половина деревни идет пировать. Матео Лучик встречает гостей на полпути. Сам он тоже привел с хорватской стороны цыган-музыкантов.

Теперь играют три музыки, дорога проходит незаметно, и вот уже гости у Матео, и только теперь видят, как хитроумно трактирщик все устроил.

Ряд длинных, под белыми скатертями столов стоит на зеленой лужайке, в тени деревьев помурянского леса.

Под большими противнями виднеется огонь, припасен сырой хворост, чтобы вечером, когда налетят комары, отогнать их едким дымом…

VIII

Такого свадебного пира давно не помнил никто в Междумурье!

Две зажаренные целиком воловьи туши ждут, когда их разрежут, кур съедено целыми десятками, четыре оленьих окорока пришлись по вкусу гостям и музыкантам. Шницели из дрофьего мяса, мягкие кукурузные лепешки с абрикосовым повидлом. Все, что можно изжарить, испечь, потушить…

И красное вараждинское вино пьют гости. Прольешь литр, никто и не заметит — вино течет рекой…

Раздается пение, гремит музыка, трава истоптана, гости отплясывают чардаш.

Миха притопывает, плачет, смеется. Стражба притопывает и плачет.

А что Келин, Опатрник, Леков, Касица, Растик, Крумовик и другие? А приходский священник, учитель Вовик и нотариус Палим Врашень? Все пьют, едят, ремешки отпускают, разговаривают. Все друг другу ровня.

А Матео Лучик, тот в это время толкует у перевоза с четырьмя молодыми бродягами.

— В Вараждине, в аресте, — говорит один из них, их глава и предводитель, — рассказал нам старый бродяга, будто в Междумурье хорошо встречают нашего брата. Даже дочерей обещают в жены, как ему посулил однажды некий Миха. Но старик занемог в тюрьме. «Вижу, братцы, — сказал он нам, — что помру и Муры не увижу. Ступайте в Междумурье, разыщите Миху и передайту ему поклон от старого бродяжки, с которым он пил из „запитого“ жбана и ему же обещал свою дочку. В чем и поклялся».

Матео Лучик покачал головой и заговорил так:

— Эхе-хе-хе, ребятушки, не дело Михе про то поминать, выпил он тогда лишнего и согрешил. Лучше помалкивайте, ребята. А вот пришли вы в добрый час: как раз свадьбу играем. Закусите с нами, чем бог послал, выпьете, про пути-дороги расскажите. Но про то, коли крещеные, — ни слова!..

Так и не передали ребята слова старого бродяги… Пили, ели, объелись, упились со всеми прочими, кроме Матеши, Сочибабика, ксендза и нотариуса Палима.

А когда ночью Сочибабик вел в родительский дом свою Матешу, один-единственный пьяненький цыган увязался за ними и пиликал всю дорогу.