В пользу же того, что никакого «удавливания » не существовало, говорит тот факт, что некоторые из «погубителей » потом, после воцарения Романовых, служили в чести и почёте. Тот же стрелецкий голова Леонтий Лодыженский, будучи приставом у боярина Александра Никитича и якобы «удавивший» пленника, много лет потом служил стольником, то есть «наблюдал за столом» у его брата Фёдора, при дворе теперь уже Патриарха Филарета. При крутом нраве и непреклонности Патриарха Филарета трудно представить, чтобы он терпел перед глазами убийцу своего брата!

Даже Карамзин, для которого обличение Годунова, как, впрочем, и Иоанна Грозного, было, что называется, потребностью души, не смог обвинить прямо Годунова в убиении братьев Романовых. Говоря об Александре и Михаиле, он заметил, что они скончались то ли «от горести», «то ли от насильственной смерти ». Не было ни одного, даже косвенного, свидетельства, подтверждающего намерение Годунова сжить со света Романовский род. Мало того, «Бедная Лиза»^^^ нашей историографии, то есть Н. М. Карамзин, вынужден был признать: его к тому принудили приказные документы, что Иван Никитич Романов в ссылке «имел весьма не бедное содержание, ежедневно два или три блюда, мясо, рыбу, белый хлеб и что у пристава его было 90 (450 нынешних серебряных) рублей в казне для доставания ему нужного О каком тут «морении голодом» могла идти речь!

Из изложения «Нового летописца» следует, что в основе всей истории разгрома Романовского клана лежал заговор на жизнь Царя, которого намеревались извести то ли «ворожбой », то ли просто отравить. Здесь «Новый летописец» скуп на подробности; другие же свидетели той поры ещё менее словоохотливы. Можно заключить, что якобы у Александра Никитича были найдены какие-то «волшебские коренья», ставшие главной уликой при «разоблачении» Романовых. Инспирировали же этот подлог начальник сыска Семён Годунов и казначей Александра Никитича Романова некий Второй Бартенев, которого Борис Годунов наградил «великим жалованием».

В этом случае, как и в рассказанной ранее предыстории подготовки убиения Царевича Дмитрия, опять присутствует определённый мистический момент. «Окаянный» Бартенев предложил свои услуги доверенному Царя Семёну Годунову; при этом воспроизводится даже форма предложения — цитируется прямая речь при тайных переговорах. Конечно, всё это — безусловный вымысел.

Необходимо обратить внимание на другие обстоятельства, о которых сообщает «Новый летописец». Всё разбирательство о «мешках с зельем» и обличения Романовых происходили не у Царя, не в Боярской Думе, а у Патриарха, который не проявил участия и не выступил в защиту подозреваемых. Нередко пишут, что такая позиция Первопатриарха Иова объяснялась тем, что он «был ручным», был преданным Годунову, чуть ли не его марионеткой. Ранее приходилось уже говорить, что Монах-Первосвятитель никогда не являлся слепым исполнителем воли «зловредного» Бориса Годунова, которого он-то как раз считал благочестивым правителем. По его словам, Царь Борис являлся «православной веры крепким и непреклонным истинным поборником »^^^.

Разбирательством же руководил боярин и окольничий Михаил Глебович Салтыков, которому Царь повелел «расследовать дело». По всей видимости, у «мешков с кореньями» на патриаршем подворье произошла жаркая сцена, когда братья Романовы попали под огонь разоблачительной критики.