Димитрий (улану-разведчику). Нет ли где переправы?

 Разведчик. Есть, у Козьего Брода.

 Димитрий. Сколько до него?

 Разведчик. С полчаса.

 Димитрий. Далече. Мне нужно в бой сейчас… Слушай, Марина, я здесь перейду, а тебя проводят хлопцы к Броду.

 Марина (прижимаясь к нему). Нет. С тобой, с тобой!

 Димитрий. Светик мой, сердце мое, ради Христа, поезжай!

 Марина плачет, прижимаясь к нему все крепче. Вдруг, соскочив с лошади, бежит к реке и сходит на лед. Димитрий – за нею, Митька тоже, захватив валявшийся на берегу обломок старой длинной казачьей пики.

 Марина (взяв Димитрия за руку). Пойдем, пойдем, я с тобой ничего не боюсь!

 Все трое идут по льду. Митька впереди щупает пикой лед. Хрупкое стекло под ними трещит и ломается иглисто-колючими звездами. Дух захватывает у смотрящих с берега, кинулись бы им на помощь, но помочь нельзя: чем больше людей, тем опаснее. А трое все дальше и дальше идут. Но, дойдя до середины реки, остановились, дальше нельзя: слишком тонок лед, и впереди полынья. Митька, заметив трещину, отделяющую льдину-островок, где они стоят, от сплошного льда, воткнул в него пику и хочет оттолкнуться, но не хватает силенки.

 Митька. Ну-ка, царевич, помоги!

 Димитрий. Что ты делаешь?

 Митька. А не стоять же тут век. Может, отчалим и доплывем до берега, – ведь вон, рукой подать.

 Марина. Митьке верь, сколько раз меня спасал!

 Димитрий помогает ему, кое-где рубит лед саблей и кое-где отталкивается пикой. Вдруг ледяной островок, отделившись, начинает двигаться, сначала медленно, потом все быстрей, и наконец, уносится вниз по течению, но, благодаря последнему сильному толчку Димитрия, не прямо, а вкось, так что, немного проплыв и зацепившись за идущую от берега ледяную косу, остановился.

 Три-четыре сажени отделяют их от берега. Там уже сбегаются люди, кричат, кидают им багры с веревками и сами кидаются в воду, вбивают колья, валят на лед солому и хворост, рубят доски, мостят на живую нитку мосток.

 Митька над всеми начальствует, смелый и ловкий, легкий, точно два за плечами его, на гусарском доломане, белых крылышка носят его по воздуху.

 Димитрий с Мариной сходят на берег. Садятся на коней и скачут в бой.

 Там, в бою, как бы два противоположных течения столкнулись в водовороте одни наступают, другие бегут.

 Крики. Беда! Беда! Царевич убит! – Утонул! Сгорел! – Пропали наши головушки! Беги, ребята, беги! – Куда вы, черти? Назад! Царевич жив, – Да нет же, убит! – Врут москали, чтобы вас напугать да побить! – Где же он? – Вон, скачет сюда! – Да здравствует царевич Димитрий! – Так я и знал! Нет, брат, шалишь: такой не пропадает, в огне не горит, в воде не тонет! – В бой, ребята, в бой! Все умрем за царевича! – Ну, теперь, Московцы, только держись! Бей их, еретиков, антихристов!

 Шум сражения. Ранние зимние сумерки, желтый туман. Мокрый, как будто теплый, снег. Глуше в тумане стук барабанов, ярче огонь оружейных и пушечных выстрелов.

 В стане Московцев, на невысоком кургане, откуда видно поле сражения. Салтыков и Туренин смотрят на него в подзорную трубу.

 Туренин. Что за диво? Наши как будто бегут…

 Салтыков. Что ты, боярин, типун тебе на язык, только что ляхи бежали…

 Туренин. Да, а теперь наши. Глянь-ка сам!

 Салтыков (смотрит, протирает стекла). Что такое? И впрямь, будто бегут…

 Туренин.