Глеб был наделен не только изрядным чувством юмора, весьма своеобразным, надо заметить, но и природным даром иронии. Они могли трепаться часами ни о чем и обо всем – о судьбах мира, политике, литературе и, разумеется, о смысле жизни. Глеб много читал, что их роднило. И много размышлял – занятие, давно канувшее в Лету. Его сарказмы не всегда доходили до слушателя, и в свою бытность в городе он слыл человеком высокомерным и неудобоваримым.

– Ты в деда?

– Нет. Он был чище и проще. Я злой. Я вчера дал в морду одному туземцу за то, что он ударил беременную жену.

– А что туземец?

– Что ж он… Он вырубился. Сегодня приходил извиняться за разборки с супругой. По-моему, он даже не помнит, что получил по морде.

– Скажи спасибо, что не помнит.

– Спасибо. Такие, брат, дела. А супруга твоя как поживает?

Тонкая острая спица воткнулась Андрею в сердце при упоминании о Лерке.

– Она в Крыму. В Севастополе, там у нас дом, если помнишь, – ответил он после короткой заминки.

– Давно?

– Дней пять, – осторожно ответил Андрей. Дурные предчувствия шевельнулись в сердце.

– А ты не мог бы подъехать ко мне?

– К тебе? – удивился Андрей. – Что-нибудь случилось?

Село, где обитал Глеб, находилось примерно в ста километрах от города по шоссе, а потом еще километров тридцать-сорок в глубь по старой выщербленной тракторами и телегами дороге.

– Ничего особенного, – отвечал Глеб. – Пока сухо,