что ты отрицаешь. И оно будет появляться в твоей жизни снова и снова, пока этот танец не станет красивым.

– Почему? – опешила я больше всего от того, что думала о танцах, и в его ответе они тоже прозвучали.

– Потому что надо научиться принимать, – голос Мастера был мягким и тихим, без единого намёка на сарказм. – С каждой идеей по поводу происходящего в жизни тебе придётся станцевать.

– Как это?

– Предлагается боль, празднуй боль; предлагается любовь, празднуй любовь. Без мыслей об этом. Жизнь – это приключение. Её можно только прожить. Не существует правильного и неправильного.

– Но я не хочу испытывать боль.

– Боль – это указатель, как индикатор в машине, что что то не так. Пока будешь её бинтовать, она никуда не уйдёт, только загноится и будет мешать тебе жить. Ведь она уже в тебе есть, да?

– Да...

– И мешает тебе. Надо вглядеться в неё, не убегать. Иначе она не исчезнет.

– А если сейчас другой человек...

– Он причиняет тебе боль сейчас?

– Нет...

– Выходит, ты общаешься не с ним, а с собственным отпечатком боли?

Я моргнула, поражённая. Мастер выдерживал паузу. Я прокашлялась и спросила:

– А любовь может быть неправильной, ненастоящей?

Он посмотрел на меня терпеливо.

– Ты себя любишь?

– Наверное, да. Нет, точно да. Я себя люблю.

– Можешь сказать, что твоя любовь к себе ненастоящая?

– О, нет.

– Так и любовь к другому. Ты её чувствуешь, если она есть. Вся любовь одинаковая. Потому что сердца у всех одинаковые. И они умеют только любить, других прошивок в них не сделано1. Устройства такие. Если в твоём сердце есть любовь к другому человеку – она уже просто есть, и с этим ты ничего не сделаешь. Ты же не можешь заставить себя перестать любить себя?

– Н нет...

– Вот. Когда сердце кто нибудь сильно напугает, ты начинаешь жить из страха. Думаешь, что любовь тебе не нужна. Но выбора то нет, просто страхи мешают. Хочешь жить из любви, стань бесстрашной. Перестань бояться.

– Совсем? – удивилась я.

– Совсем.

– Но ведь страх появляется на основе опыта...

– С этим же человеком?

– Нет...

– Выходит, ты общаешься не с конкретным человеком сейчас, а с призраком из прошлого? А чем он лучше настоящего?

– Н ничем.

– Вот и перестань бояться. Как любить, ты знаешь. Люби.

– Спасибо, – пробормотала я, ошеломлённая и счастливая одновременно, как в детстве, когда моя строгая мама внезапно разрешала ночевать у подружки илисмотреть допоздна интересный фильм. Словно мне разрешили счастье. Я выдохнула последние сомнения и сказала: – Тогда я пойду?

Мастер с улыбкой кивнул и добавил:

– Иди. Кстати, та хрень, на которую ты хотела посмотреть, лежит под чайнымстоликом на веранде в жестяной коробке из под печенья. Я убрал. Мешала...

* * *

Едва я вышла из номера Мастера, Артём схватил меня за руку и потащил за собой, но на выходе из секции отпустил, будто опомнился.

– Поторопимся. Йога скоро, – сверкнул он своей ковбойской улыбкой.

– Да да, мне ещё коврик разворачивать, – сказала я, семеня за ним.

Всучила по пути дочке докторши, которую, как выяснилось звали Танечкой, лейку, чувствуя себя практически Томом Сойером, нагло использующим детский труд. Но у меня было две уважительные причины: Артём и жучки. С ними надо было что тоделать, пока не отдуплились. Впрочем, пухленькая Таня с двумя косичками ивздёрнутым носиком была довольна ответственностью и сразу взялась за поливку.