— Не верю, — Коул отрицательно качает головой, бросая очередной озлобленный взор на одну из неудачных фотографий, где запечатлен мой поцелуй с Себастьяном. — Оставь эти сказки для прекрасных принцев. Своему личному чудовищу ты можешь открыть всю правду. Не переживай, детка. Я не в обиде. Мне изменили, но по-королевски, — чеканит он, снова приближаясь ко мне максимально близко. Чувствую себя клаустрофобом, на которого давят стены.

Мне нужен воздух.

— Это я тебе изменила? Во-первых, я думала, что вдова! Что нельзя сказать о тебе, этой докторше и других женщинах из городка! Кто кому изменял Коул? Или «я — мужчина, это другое», так?! — кулаки горят, клянусь, я готова ударить его. Срываю одну из рубашек с вешалки и швыряю в искаженные холодом и арктическим гневом черты Мердера. Черная, белая, красная… все они, одна за другой, летят в его лицо и грудь.

— Как ты догадалась? — рявкает Коул, разрывая одну из своих рубашек, предварительно сжав ее в кулаках, испещренных вздувшимися венами.

— То есть ты даже не отрицаешь, Коул? Ты…ты…, — в горле встает колкий ком из обиды, ревности и чувства собственничества.

Ведь он мой, только мой. Даже представлять не хочу… ничего не хочу.

— Думаешь, я кайфовал на курорте, Энжи? Кажется, я уже рассказал тебе достаточно для того, чтобы понять, что нет. Я потерял все! И никого не было рядом. Я снова оказался в своем чертовом шкафу, а на тебя…, — он вдруг берет меня за скулы, сжимая их до такой боли, что я всхлипываю. Его глаза метают молнии, как в тот вечер на яхте, когда он едва ли не снес всю мебель.

Втянув голову в плечи, я группируюсь и, нырнув под его предплечье, выбираюсь из капкана Коула. В следующую секунду он бьет по дверце шкафа с такой силой, что его начинает трясти как при шестибальном землетрясении.

А потом… огромная махина начинает падать в сторону — в ту самую, где нахожусь я. Я чудом успеваю отскочить, да так, что падаю на пол, теряя равновесие.

Шкаф с грохочущим хлопком мертвым грузом падает примерно в двадцати сантиметрах от моих ног.

Осознание того, что на месте дверцы могла бы быть я, ужасает меня. Я с горечью осознаю, что некоторые привычки и неосознанные реакции Коула, возможно, никогда не изменяется.

— А на тебя… я мог лишь смотреть сквозь замочную скважину, — заканчивает Коул, тяжело дыша и склонив голову. В его глазах отражается ужас — кажется, он и сам не может понять, что только что произошло. — Энжи, я… — словно очнувшись от наваждения, начинает Брейн.

Мой пульс учащается, я инстинктивно ощущаю исходящую от него опасность и пячусь назад, несмотря на то, что взгляд Коула снова меняется, возвращая ему трезвость и человечность. Всю ситуацию усугубляет завывающий ветер, гул которого нарастает с каждой секундой, и скрипящие ставни. Их хлипкость заставляет меня сомневаться в том, что мы доживем до утра.

Весь дом начинает шатать из стороны в сторону. Сквозь вытяжку и вентиляцию в пространство помещения попадают микроскопические частицы пыли. Как только я делаю глубокий вдох, в горло словно маленькие иглы вонзаются, царапают его изнутри.

— Не подходи ко мне, — говорить трудно, но во мне кричат боль и обида. Я поднимаю взгляд на Коула, встречаясь с его затуманенным взором. Он кидает сосредоточенный взгляд на ставни, что вот-вот выбьет порывом ветра, словно пытается понять, как нам пережить эту ночь, если буря выйдет из-под контроля и станет самой разрушительной за последние годы.

Природа, Вселенная, Бог… если всевышние силы есть, то они явно смеются над нами.

Действуя в состоянии аффекта, я буквально подскакиваю на ноги и направляюсь к двери со скоростью убегающей от хищника газели.