– Это доказывает, что я приношу большую пользу, – повторила она, – и это всё, что имеет для меня значение!

– Польза хорошенькой женщины в том, чтобы составить счастье честного мужчины, – сказал Рэнсом с нравоучительностью, которой предпочёл бы избежать.

Это замечание заставило её остановиться посреди тротуара, глядя на него сверкающими глазами:

– Послушайте-ка, мистер Рэнсом, знаете, что я только что поняла? – воскликнула она. – Ваш интерес ко мне вовсе не соперничество – ни капли! Это личный интерес!

Она всё же была невероятной девушкой. Она могла сказать такие слова без следа смущения на лице и без малейшего кокетства или любой другой попытки заставить молодого человека сказать больше.

– Мой интерес к вам… мой интерес к вам, – начал он. Затем смешался и внезапно выпалил. – От этого вашего открытия он не стал меньше!

– Что же, это и к лучшему, – продолжила она, – значит, нам не нужно спорить.

Он засмеялся над тем, как она урегулировала этот вопрос. В этот момент они подошли к разномастной группе всевозможных зданий: часовен, общежитий, библиотек, залов, которые, рассеянные среди стройных деревьев, на пространстве, защищенном лишь низенькой изгородью (ибо Гарварду неведомы ревность и достоинство высоких стен и охраняемых врат) представляли собой величайший университет штата Массачусетс. Окрестности колледжа пересекало множество узеньких дорожек, по которым в определённые часы дня порхали из одного здания в другое тысячи студентов с книгами зажатыми подмышками. Верена знала здесь каждую тропинку, как она сказала своему спутнику. Это был не первый раз, когда она приводила восхищенного посетителя полюбоваться образцами местной архитектуры. Бэзил Рэнсом, следовавший за ней от одного здания к другому, восхищался ими всеми, а некоторые счёл чрезвычайно странными и заслуживающими внимания. Совершенные линии зданий из старого красного кирпича особенно радовали его глаз. Послеполуденное солнце желтело на их гостеприимных лицах. Из окон выглядывали цветочные горшки и яркие шторы. На всём была печать схоластического покоя, и молодой миссисипец чувствовал дыхание традиций и древности.

– Вот место, где мне следовало быть, – сказал он своему очаровательному гиду. – Я бы прекрасно провёл время, если бы у меня была возможность учиться здесь.

– Да. Я думаю, вы чувствуете себя как дома везде, где собраны древние предрассудки, – ответила она не без лукавства. – Я знаю по тому, каких взглядов вы придерживаетесь в отношении нашего движения, что вы разделяете суеверия старых книжников. Вам следовало бы учиться в одном из тех действительно средневековых университетов, которые мы видели по ту сторону океана, в Оксфорде, или в Геттингене, или в Падуе. Вы бы прямо-таки слились с их духом.

– Ну, я не так уж много знаю об этих старых прибежищах, – ответил Рэнсом. – Я думаю, для меня было бы вполне достаточно этого. Кроме того, у него есть преимущество – ваш дом находится неподалёку.

– О, я не думаю, что в таком случае мы бы часто видели вас в моём доме! Сейчас вы посетили нас, так как живёте в Нью-Йорке, но если бы вы жили здесь, то не сделали бы этого. Так всегда бывает, – и с этим философским замечанием Верена устремилась в библиотеку, в которую ввела своего спутника с видом человека, имеющего доступ к святыне.

Это здание, уменьшенная копия Королевской часовни большого Кембриджа, оказалось весьма впечатляющим. И чем дольше он стоял там, в светлой, теплой тишине, которая, казалась пропитанной запахом старой типографской краски и потрёпанных переплётов, и смотрел вверх, на высокие светлые своды над тихими и полными книг галереями, альковами и столами, и застеклёнными витринами, в которых таинственно блестели редкие сокровища, на бюсты благотворителей и портреты великих людей, на склонённые головы работающих студентов, и слушал тихий скрип под ногами проходящих посыльных – чем дольше впитывал в себя всё богатство и мудрость этого места, тем болезненнее чувствовал он сожаление о возможности, которую упустил.