Были две-три бледные помощницы в магазине, знакомства с которыми она искала, но, похоже, они боялись её, и все попытки были безуспешны. Она воспринимала их жизнь куда трагичнее, чем они сами, а они не могли взять в толк, чего она от них хочет, и всегда дело кончалось тем, что они связывались с Чарли. Чарли – это молодой человек в белом пальто и с белым воротничком, местный денди. По последним данным именно он волновал их больше всего. Их намного больше интересовал Чарли, чем выборы. Олив Ченселлор было интересно, как миссис Фарриндер предлагает решить этот вопрос. На её пути в изучении молодых горожанок постоянно возникал этот назойливый ухажер, и она, в конце концов, возненавидела его всей душой. Её раздражало то, что несчастные жертвы считали Чарли залогом счастья. Она выяснила, что он – единственное, о чём они могут говорить с ней и между собой. И одной из основных целей вечернего клуба для её усталых, занятых на низкооплачиваемой работе сестёр, который она давно уже мечтала основать, был бы подрыв его позиции – впрочем, она предвидела, что в этом случае он просто станет поджидать девушек за дверью клуба. Она не знала, что сказать миссис Фарриндер, когда эта крайне непредсказуемая женщина, все ещё озабоченная Милл-дэмскими дамами, перешла в наступление.
– Нам нужно больше сторонников в этой области, хотя я знаю двух или трёх милых женщин – милых неработающих женщин, вращающихся в кругах, большей частью закрытых для новых людей, которые очень стараются помочь нашей борьбе. Вы удивились бы, узнав имена некоторых из них, они хорошо известны на Стейт стрит. Но у нас не может быть слишком много помощников, особенно среди тех, чье благородное происхождение всем известно. При необходимости мы готовы пойти на определенные шаги, чтобы расположить к себе сомневающихся. В нашем движении все равны – вот что привлечёт наиболее стеснительных дам. Повысьте их уровень сознательности и дайте мне список из тысячи имен. Некоторые имена мне особенно хотелось бы видеть в этом списке. Я уделяю деталям такое же внимание, как и крупным проектам, – добавила миссис Фарриндер настолько назидательно, насколько этого можно было ожидать от такой женщины, и с милой улыбкой, от которой у слушателя мурашки пробегали по коже.
– Я не могу говорить с этими людьми, не могу! – сказала Олив Ченселлор, и её лицо выразило нежелание принять такую ответственность. – Я хочу отдавать себя другим, я хочу узнать всё, что ими движет, все скрытые мотивы, понимаете? Я хочу войти в жизнь одиноких женщин, женщин, достойных сожаления. Я хочу быть с ними, чтобы помочь им. Я хочу делать что-то! О, если бы я только могла говорить!
– Мы с удовольствием выслушаем ваши соображения прямо сейчас, – сказала миссис Фарриндер с быстротой реакции, выдававшей большой опыт председательствования.
– О, дорогая, я не могу говорить. У меня нет никаких способностей к этому. У меня нет ни самообладания, ни красноречия. Я и двух слов связать не могу. Но я очень хочу сделать вклад в наше дело.
– А что у вас есть? – спросила миссис Фарриндер, оглядывая свою собеседницу с головы до ног холодным деловым взглядом. – У вас есть деньги?
В этот момент Олив так захватила надежда получить одобрение этой великой женщины, что она даже не задумалась, что кроме своих финансовых возможностей, могла бы предложить что-то другое. Но она призналась, что у неё есть определенный капитал, и миссис Фарриндер сказала ей серьёзно и повелительно: «Так вложите их!». Она великодушно развила свою мысль, пояснив, что мисс Ченселлор могла бы делать пожертвования в просветительский фонд борьбы за права женщин – фонд, который она сама недавно основала – и который, судя по её словам, был едва ли не самым успешным достижением на поприще общественной деятельности. Всё это совершенно зачаровало мисс Ченселллор и наполнило её воодушевлением. Если её жизнь ущемляла других, особенно такую дальновидную женщину как миссис Фарриндер, она должна была что-то изменить. |