|
И в то же время она слушала как завороженная. Она от природы была покорной, ей нравилось поддаваться более сильному. Её отношения с Олив являли собой молчаливое нежное согласие со страстной настойчивостью, и если она приняла это легко и с удовольствием, то вряд ли могла долго сопротивляться воле, которая, как она чувствовала, была даже сильнее, чем у Олив. Воля Рэнсома заставила её остаться даже, когда она поняла, что время идёт, и Олив, вернувшись домой, не застанет её там, и это погрузит подругу в горькую пучину отчаяния. Она буквально видела, как та стоит на посту у окна своей комнаты на Десятой улице, высматривая хоть малейший признак того, что Верена возвращается, вслушиваясь в шаги на лестнице, в голоса в передней. Верена видела перед собой эту картину так ясно, что могла бы описать каждую деталь. Если это не заставило её сдвинуться с места, покинуть Бэзила Рэнсома и поспешить к подруге, то только потому, что она сказала себе, что это происходит в последний раз. В последний раз она могла сидеть рядом с мистером Рэнсомом и слушать, как он высказывает мнения, которые так противоречили её собственной жизни. Это испытание оказалось настолько личным, что она забыла, что это был так же и первый раз. Она прекрасно понимала, что это ни к чему их не приведёт, так как один из них для этого должен принять взгляды другого. Но ведь невозможно принять взгляды кого-то другого, когда этот другой так сильно отличается от тебя, когда он так деспотичен и беспринципен.
Глава 34
– Полагаю, вы единственный человек в этой стране, который так чувствует, – заявила она, в конце концов. – Не единственный, который так чувствует, но вполне возможно, единственный, который так думает. Мне кажется, что мои убеждения в более расплывчатом и неоформленном виде присутствуют в умах множества моих сограждан-мужчин. Если однажды мне удастся подобрать им адекватное выражение, я просто придам форму дремлющим инстинктам решающего меньшинства. – Рада, что вы признаёте, что вы в меньшинстве! – воскликнула Верена. – Это удача для нас, несчастных созданий. А что вы называете адекватным выражением? Полагаю, вы хотели бы стать президентом Соединённых Штатов? – И говорить о своих взглядах в блестящих докладах перед трепещущим Сенатом? Вы читаете мои мысли: это именно то, чего я хочу. – И далеко вы продвинулись в этом направлении, как вы считаете? – спросила Верена. Этот вопрос и тон, которым он был задан, показался молодому человеку иронической отсылкой к его бедственному положению, поэтому некоторое время он просто молчал. Если бы в этот момент его спутница взглянула на него, то увидела бы, как его лицо заливает румянец. Её слова стали для него неожиданностью, хотя со стороны женщины, которая пытается защитить себя, это была вполне ожидаемая колкость. Его горячность и южная гордость подсказывали, что эти слова повторяют в иной форме идею, что джентльмен, столь неудачливый и малообеспеченный просто не имеет права занимать время блестящей успешной молодой девушки, даже ради того, чтобы убедить себя, что он отказался от попыток заполучить её. Но вместо этого он чувствовал острое желание заставить её почувствовать, что если он и отказался от неё, то только из-за этой самой ужасной и случайной бедности. Он тешил себя мыслью, что если бы не это, он смог бы восторжествовать над всеми её предрассудками и даже преимуществами её известности. Рэнсом был глубоко убеждён, что она создана для любви, как он сказал себе, когда слушал её речь у миссис Бюррадж. Она сама не знала об этом, и другой идеал, грубый, лживый, искусственный, прижился в ней. Но если появится мужчина, действительно небезразличный ей, пелена этих ложных надуманных принципов спадёт с неё, и освобождение Олив Ченселлор и всего её пола – хотя Рэнсом до сих пор не мог с уверенностью сказать, к какому именно полу принадлежала его кузина, – превратится в химеру, в пустые слова. |
