Почему он так слабо ненавидел вражеских солдат? Не больше чем ненавидит песчаных драконов охотящийся на них марсианин. Его отношение к врагам было сдержанным, почти отвлеченным. Как он мог ненавидеть что-то, что так сильно отличается от него? Он мог только изумляться, что и оно обладает разумом. Нет, враг был просто мишенью, хотя и опасной мишенью. Однажды он видел, как одному из солдат противника удалось избежать смерти, и это доставило ему такую радость, что он захотел по-дружески помахать этому существу рукой, даже если в ответ оно могло только пошевелить своим щупальцем. Но что касается людей, с которыми он сражался плечо к плечу, то для них он делал вид, что лица марсиан, голоса, телодвижения ему отвратительны. Клял их, как проклинает их любой другой. Одни и те же ругательства в их адрес, избитые фразы и шутки. И все до такой степени преувеличено, что создавалось впечатление, будто его носом макали в отбросы. Еще бы — ведь каждый из окружающих его людей был такой же частью жалкого, лживого, обожающего самого себя галактического роя, как и он.

Интересно, а может, он вот так же сильно ненавидел и людей из бюро на Альтаире-Una? Почти вне всякого сомнения. Он воскресил в памяти уже практически забытые случаи, когда раздражался из-за сущих пустяков, казавшихся просто ужасными в те долгие часы, тянувшиеся между завываниями скрипки табельного таймера. Но там были спасительные отдушины, своеобразные амортизаторы стрессов, делавшие жизнь вполне сносной и создавшие, кроме того, иллюзию значимости.

Здесь же ничего подобного не было, и все это знали.

Они не имели права даже подшучивать на эту тему и продолжали обманывать себя дальше.

Его трясло от злости. Убить всех вокруг — так бы он, по крайней мере, продемонстрировал свои подлинные чувства. Направить смерть в спины людей, погрязших в пустой и бесполезной истерии. Швырнуть шипящую атомную гранату в блиндаж, где люди тайно ищут спасения в грезах, и повторить, как молитву, их рационалистические пояснения о галактических империях. Умирая от его руки, они должны будут осознать всю порочность собственного лицемерия.

Далеко впереди выразительной скороговоркой заговорил один из этих небольших механизмов смерти. Его голос прозвучал, как боевой сигнал трубы, и он понял это.

По уродливо-гротескной поверхности планеты внезапно скользнул рубиновый отсвет луны. Он поднял оружие и прицелился. Этот звук был ему приятен, потому что походил на тихий стон агонизирующего и терпящего невыносимые муки больного. Секунду спустя он осознал, что уже выстрелил в тень, преследовавшую того коренастого солдата, — бедолага ухмыльнулся ему тогда, уползая вперед.

Луна померкла, словно ее зашторили. Его сердце тяжело стучало. Он заскрежетал зубами и зло оскалился. Все чувства слились в одно — ярость, ярость, хотя все еще и беспредметную. Потом пришло осязание исходящих от земли запахов сильных, острых, интригующих запахов химикатов и металлов.

Он поймал себя на том, что пристально смотрит на беловатое пятно неправильной формы, не более двадцати сантиметров высотой. Оно медленно выползало из темноты, напоминая любопытствующую голову гигантского червяка-призрака. Затем пятно превратилось в лицо с огромными глазами и растянутым в глупой улыбке ртом, обрамленным рыжеватой щетиной. Машинально он протянул руку и помог человеку спуститься в укрытие.

— Вы один из тех, кто подстрелил его? Этот вшивый паук наверняка схватил бы меня. Я не видел его, пока он не набросился. Я весь в этой мерзкой синей слизи.

Это было началом конца. Отныне он станет уступать толпе, бегать с собаками, а когда придет его час, бесцельно, как лемминг, умрет. И еще ему нужно научиться лелеять идеалы, хотя это ничем не отличалось от лелеянья безжизненных кукол; все, как в бредовом сне.