Дважды приходилось прятаться за кустами – нарывался на группки туристов, обходящих окраинные дома. Туристы не заходили ни во дворы, ни в сами хибары. Но если кто‑то попадался им на глаза, они поступали очень просто – поднимали свои металлические трубки и нажимали на спусковые крючки. Паку их поведение было совершенно непонятно. Он не видел в нем никакой логики. Зачем же гробить всех подряд, что за смысл такой?! Нет, видимо, существовали на белом свете вещи, не допустимые его уму.

К лачуге Эды Огрызины он подобрался к вечеру, когда начинало темнеть. Первым делом заглянул в хлев. Буба Чокнутый мирно посапывал посреди выродков. Да и немудрено, он устал за этот суматошный день. Выродки не спали. Они все так же тряслись, разевали пасти, рты, клювы, просто дыры посреди голов или туловищ – жрать просили. Ну чем им мог помочь Пак Хитрец? Он и сам был голоден. Правда, на раздачу идти боялся. По его соображениям, именно там должны были устроить засаду туристы – ведь куда первым делом попрутся посельчане? Конечно, к раздаче, за своей миской баланды! Да еще к краникам, за глотком пойла! Вот там‑то им всем и каюк! Так думал Пак. Но уверенности в его мыслях не было.

– Эй, кто там? – подал голос из подпола Хреноредьев.

Пак не ответил. Он рыл за кустами яму. Надо было закопать трупы. Тащить их к отстойнику не было никаких сил. А от Бубы и инвалида сегодня помощи не дождешься, это точно.

– Я, едрена‑матрена, кого спрашиваю?! – взъярился Хреноредьев.

Он не мог вылезти на своих деревяшках из подпола. И это его бесило.

– Да пошел ты! – отозвался Пак. – Помог бы лучше, чем орать, дурак чертов, избранник хренов!

– Чего?! Ты как мене обозвал, щенок?! На что намекаешь, едрит тя кочергой?!

Пак ответил спокойно и рассудительно:

– А я тебе поясню, Хреноредьев. Остолоп ты и хрен моржовый, потому тебе и кликуху такую дали, понял? Или разъяснить?!

Из подпола раздалось яростное сопенье и хрипы, перешедшие в вопль:

– Ах ты, гаденыш! Вот я щя вылезу, башку те отвинчу!

– Вылезай, вылезай! Копать поможешь.

Пак весь взмок от непривычной работы. Рыл он долго, а ямка получилась совсем небольшой. Он за ногу подтащил к ней Мочалкину‑среднюю – места хватало лишь на нее одну.

Нет, так дело не пойдет, решил Пак, можно полжизни проковыряться с этими покойничками! Лучше спихнуть их всех в подпол, знатная получится братская могила! А сверху земелькой припорошить. Так он решил и сделать.

Но сначала сбегал на площадь. Собрал в мешок золу, оставшуюся то ли от папаньки, то ли от трибуны. Телогрейку, утратившую голубей мира, трогать не стал. Ну ее! Пускай валяечся!

Мешок он втиснул между посиневшим и потерявшим свою величавость Бегемотом Коко и Мочалкиной‑старшей. Заглянул в подпол.

– Эй, вылазь давай! – сказал он Хреноредьеву. – А то ятебе сверху сотоварищей подкину, они те бока намнут!

– Не вылезу! – буркнул Хреноредьев.

– Считаю до четырех! – выдвинул ультиматум Пак.

– И что?

– Хрен через плечо! Раз!

– Я тя за оскорбления привлеку, едрена вошь!

– Два!

Хреноредьев сопел, кряхтел. Он бы и вылез, да не мог!

– Три!

– Умный больно! Научили их, едрена, считать на свою голову!

– Четыре! Все!

Пак спрыгнул вниз.

И попал прямо в инвалида, сбил его с ног.

– Ты драться, едрена?! – заорал тот. – Вот ты как?!

Но Пак не собирался с ним драться.