Коля вытащил из-под ремня третью гранату. Оглушенный взрывами, он не мог сообразить, куда лучше ее кинуть. Но тут на крыльцо выскочил Лопатин. Он показывал пальцем в ту сторону, где некогда стоял туалет, и заорал:

– Туда давай! Тот гад жив. Шевелится. Туда…

Валиев понял, что его обнаружили. Бегом отсюда не убежать, на брюхе далеко не уползешь. Он сжал пистолетную рукоятку ладонями, выставил вперед руки и поймал на мушку водителя.

Николай тем временем дернул за чеку гранаты, привстал с земли, примерился, поднял руку с гранатой над головой. Валиев сморгнул открытым глазом и выстрелил три раза подряд. Две пули просвистели выше цели, третья достала водителя, угодила точно в подмышечную впадину занесенной руки. Николай повалился на землю, уронив гранату рядом с собой.

Кажется, в эту последнюю секунду он услышал, как в гранате с выдернутой чекой загорелся огнепроводный шнур; зашипев, вспыхнули окись свинца и пентолит. Все, конец. Раненый водитель попробовал оттолкнуть от себя гранату, дотянуться до нее…

Взрыв потряс дом до основания. Высадило рамы из окон, крыльцо разлетелось в щепки, из фундамента вывернуло кирпичи, и дом осел на одну сторону. Сорвавшаяся с петель дверь влетела в сени, словно реактивный самолет. Лопатин, оказавшийся на ее пути, едва успел закрыть голову руками. Но удар был настолько сильный, что он отлетел в дальний угол, в полете спиной снес вешалку, повалил рукомойник и помойное ведро. Ломаные деревяшки засыпали его по пояс.

На ночь Казакевич принял лошадиную дозу снотворного и, чтобы мгновенно отключиться, запил это дело коньяком. Однако утром проснулся чуть свет, поднялся, чувствуя слабость во всем теле, заперся в ванной. Встав перед зеркалом, стал рассматривать свое отражение. Господи, на кого он похож… Краше в гроб кладут.

Пройдя в кухню, заставил себя сжевать бутерброд и запить его еще не остывшим чаем, которые оставила жена, уходя на работу. Затем прошел в кабинет и лег на диван.

Он закрыл глаза и спрятал голову под подушку. Но картины вчерашней ночи, словно кинокадры, проплывали перед глазами. Картины яркие и выпуклые.

Вот он стоит во дворе, отвернувшись в сторону, ждет, когда Клычков закончит разбираться с Тимониной. Но что-то пошло не по сценарию, что-то сорвалось. Возможно, Тимонина увидела занесенный над головой обрезок водопроводной трубы и успела увернуться. До Казакевича донесся истошный женский крик, звон разбитой посуды. Ирина Павловна выскочила из дома, следом за ней кинулся Клычков с обрезком трубы…

Пара секунд – и женщина исчезла бы в темноте ночи. Ищи ее потом. Но Ирина Павловна, отбежав два десятка метров от сторожки, споткнулась и упала на землю. Лежа на боку, она сбросила туфли, чтобы вскочить и дальше бежать босиком, но Клычков уже подоспел. Обрезок трубы описал в воздухе полукруг. Тимонина откатилась в сторону.

Тут Казакевич, вышедший из столбняка, бросился на нее. Ирина Павловна вцепилась острыми когтями в его грудь, разорвала рубашку в лоскуты. Казакевич, оказавшись сверху, изо всех сил вывернул руку женщины, но Тимонина даже не вскрикнула от боли.

Вся эта дикость происходила в полной тишине. Только Клычков, старый козел, тяжело сопел, бегая вокруг сцепившихся на земле людей и выбирая позицию, чтобы не промахнуться, половчее двинуть женщину железякой по голове. Тимонина оказалась настолько сильной, что смогла освободиться из медвежьих объятий Казакевича и, коротко размахнувшись, несколько раз больно ударила его кулаком в лицо, выскользнула из-под него, вскочила на ноги и метнулась в темноту. Но тут Степаныч ударил – и на этот раз не промахнулся.