К двум часам ночи он вернулся в отель. Сбросил фрак и в одном жилете сел за письменный стол.

– Теперь за дело, Макентин, – сказал он и до четырех часов диктовал письма.

– Будьте здоровы, милый Макентин. Я никогда не забуду вашей дружеской услуги, – сказал он ему на прощанье. – Это был для меня очень сильный удар. Поверьте, этот вечер был самым страшным в моей жизни. Она была доброю и во многих отношениях редкою женщиной. Жаль ее. Я никогда ей не лгал, всегда был откровенным с нею. Но я не виноват, Макентин! Она была создана слишком хрупкой для этой жизни. Она не могла не сломиться. Что я мог сделать? Спокойной ночи!

Конечно, после того как она оповестила всех своих родных и друзей о том, что вторично выходит замуж, волей-неволей приходилось ей быть последовательной, но…

В середине января свадьба была отпразднована с большою пышностью. Маленький, с осунувшимся лицом, бескровными губами и больным выражением глаз, сидел за столом старик Раухэйзен. Он не произносил почти ни слова. Зябко ежился по временам и рано ушел, пепельно-серый от слабости.

«Михаэль не приехал», – думал Венцель, и весь день эта мысль преследовала его. Без всех остальных он мог бы обойтись, но отказ Михаэля был воспринят им болезненно. Больше того: как признак охлаждения к нему Михаэля. Что ему майор Ферфакс, барон Блау и прочие? Их бритые, выхоленные, напудренные, пустые физиономии раздражали его.

Поздно вечером новобрачные отбыли ночным экспрессом в Париж, а оттуда сейчас же уехали на Ривьеру. В Ницце стояла на рейде ярко озаренная солнцем, белоснежная и ослепительно прекрасная «Клеопатра». Шлюпка, доставившая их обоих на яхту, и трап украшены были белыми розами. Матросы выстроились в парадной форме, весело развевались пестрые вымпела. Как королева, поднялась на яхту Эстер, радостная и веселая, словно ребенок, который наивно принимает как должное все, что ему преподносят.

Теплым ветром тянуло с суши, и яхта вышла в залитый светом залив. Только тогда Эстер заметила, что Венцель переименовал яхту. Повсюду, где раньше стояло имя Клеопатры, теперь начертано было: «Эстер Шелленберг». Это внимание восхитило ее. В этот миг она была почти счастлива.

Яхта пошла на юг. Она искала солнца. В Корсике и Сардинии было еще слишком прохладно. Яхта направилась в Сицилию, оттуда – в Египет. Там было солнце, и там она оставалась две недели. Потом снова взяла курс на север. Пришла в Кипр, потом посетила Крит и греческие острова. В Рагузе стояла на якоре несколько дольше. Там уже было жарко. Цвели глицинии, благоухали апельсиновые деревья, пальмы покрывались ярко-желтыми жирными цветами, и агавы уже выпускали из своих колючих исполинских тел толстые, как руки, стебли. Море ослепляло, изрытые горы рдели в солнечных лучах. Радостную и счастливую неделю провели путешественники на яхте.

Но Эстер начала уже кипами получать телеграммы и дала сигнал к отплытию. Яхта пошла прямо в Венецию. Там, на Лидо, Эстер решила провести несколько недель, пока в Германии не повеет весною.

В Венеции ее уже поджидали старые друзья. Барон Блау приехал из Парижа поцеловать ей руку, майор Ферфакс распростер на песке свое смуглое, тощее тело. Целыми толпами собирались английские и французские друзья, и Эстер снова очутилась в своей стихии. Один парижский художник нарисовал для нее фантастические купальные костюмы, халаты и манто, вызвавшие во всех женщинах зависть.

Костюмы эти были так утонченно скроены, что Эстер казалась в них гораздо обнаженнее, чем если бы расхаживала голая.