Изменить размер шрифта - +
Эти люди обращаются со своими слугами, как с крепостными, и на своих рабочих смотрят, как на рабов. Спроси-ка у меня в доме, справься у меня на заводах. Я сотни тысяч в год трачу на цели призрения и на пенсии. А мои коммерческие приемы? Скажи им, что деловые приемы у иеня так же хороши и так же плохи, как у других больших концернов.

Михаэль встал, чтобы прекратить беседу. Неужели это Венцель? Какое высокомерие, какое самовозвеличение прозвучало в этом властном, громком голосе! Возражать не имело смысла.

– Не будем больше говорить об этом, Венцель, – сказал Михаэль. – Ведь об этом речь у нас зашла случайно. Я приехал к тебе с иными намерениями. – Он еще раз посмотрел Венцелю в глаза. – Итак, ты нас кредитовать не хочешь?

Венцель нетерпеливо отвернулся.

– Я не понимаю, – продолжал Михаэль и медленно обвел глазами помещение библиотеки со всеми ее роскошными вещами, – не понимаю, как можешь ты так жить, между тем как многие тысячи твоих соотечественников не имеют куска хлеба для утоления голода!

Венцель опять иронически усмехнулся.

– Почему ты с такими вопросами обращаешься именно ко мне, Михаэль? – ответил он гораздо спокойнее. – Спроси правительство, почему оно допускает, чтобы женщины работали за десять пфеннигов в час; спроси президента Соединенных Штатов, почему он допускает, чтобы отдельные граждане накопляли миллиарды, в то время как тысячи околевают в канавах. Спроси всех этих людей, но не спрашивай меня. Я ведь не ответственен за этот общественный строй.

Михаэль помолчал. Потом спокойно сказал:

– Помнишь, Венцель, мы однажды спорили с тобою целую ночь напролет на подобные, даже на эти самые темы? Мы говорили, если помнишь, о глубоком смысле индусского изречения: Tat tvam asi. Это – ты. То есть твой ближний – это ты сам.

Венцель нагнул голову. Стоял, упрямо раздвинув ноги. Потом на лбу у него вздулись жилы, и он сказал:

– Это мечта, но не истина. Это ложь и лицемерие. Будда, Христос и все прочее…

Михаэль отступил на шаг.

– Ты раскаешься, – сказал он с ужасом в глазах. – Да, ты раскаешься. – И после долгого молчания произнес: – Прощай, Венцель!

Он направился к дверям, не подав брату руки. Венцель сделал несколько шагов ему вслед.

– Но послушай же, Михаэль, – попытался он удержать его.

– Мы больше не понимаем друг друга, – сказал Михаэль, – остановившись на пороге, покачал головою и ушел.

 

 

Эстер намерена была большую часть года проводите за границей и по мере возможности сокращать свое пребывание в Германии. Два-три месяца, пожалуй, весной и летом и несколько недель зимою, если театральная жизнь опять оживится.

Но и на эти несколько месяцев нужно было позаботиться о разнообразии и развлечениях. Для этих целей особенно подходящим казался ей охотничий замок Хельброннен. Из него, пожалуй, можно было бы сделать нечто такое, чего не было у ее французских и английских друзей и чем можно было бы их приманивать издалека. Она собиралась устраивать в Хельброннене летние праздники, маскарады, итальянские ночи, – всевозможные были у нее затеи. Вот уж если где, наверное, можно было вести себя непринужденно, не испытывая никаких стеснений, так это в молчаливом хельбронненском парке и замке стиля рококо. Все, что угодно, можно было устроить там. Она имела в виду приглашать на эти праздники своих английских и французских приятельниц, умевших развлекаться. Хотела выкидывать такие штуки, о которых все стали бы говорить.

– Хочешь доставить мне удовольствие? – спросила она Венцеля. – Хочешь подарить мне Хельброннен?

– Что предлагаешь ты взамен? – спросил Венцель.

Быстрый переход