— Это неправда, я очень даже умею отдыхать.

— Я сказала, не без отдыха, а именно без остановки. Понимаешь разницу? Ты отдыхаешь так, что изматываешь себя ещё сильнее, чем работой.

— Ну, ты и сказанула! А, впрочем… да, так примерно и выходит.

— Аркаша, ты сжигаешь себя. Сознательно, целенаправленно сжигаешь себя…

— Зато горю ярко. И всем светло.

— Тоже мне Данко нашёлся! А ты у них спрашивал? Может, они хотят пожить немножко в темноте. И ты передохнёшь заодно… Почему ты не жалеешь себя?

— Не знаю, мне это неинтересно.

Ему было неинтересно жалеть себя. Он никогда не думал специально о своём здоровье. Убедить его принять лекарство или пойти к врачу умели считаные люди за всю его долгую жизнь. В последние двенадцать лет первым среди таких людей стал Юрий Иосифович Черняков. Ему и предоставим слово прямо в начале этой главы.

Вспоминает Юрий Черняков

«Как начинались наши отношения? Ну, про больницу вы знаете, а потом… Мы жили ещё на Новослободской. Мне позвонил утром АН: „Уезжаю в Ленинград, мама умерла“. Что заставило его позвонить? Не такие были близкие отношения, он ничего не просил, ни о чём не спрашивал. Машины у меня тогда не было. Не мог ни проводить, ни встретить, у нас даже не было намечено ещё той первой масштабной выпивки. Вот надо было ему поделиться с кем-то, и он выбрал меня. Не помню, что я там промямлил в ответ. И до сих пор не понимаю, почему он позвонил. (А я, мне кажется, понимаю. Могучая была интуиция у АНа. Он всегда чувствовал близких ему по духу людей, почти с первой встречи. А к концу жизни это умение отличать своих от чужих сделалось особенно острым. — А.С.)

В доме ко мне очень и очень присматривались, особенно Елена Ильинична боялась, что я „приставлен“. АН, как правило, знал или мгновенно вычислял своих стукачей, он понимал, что окружен ими, но чутье обычно не подводило его. (Вот! Я же говорю: могучая интуиция. — А.С.)

Как проводили время? В основном в разговорах. А ещё в 1985-м увидев у кого-то в Армении видак, он загорелся и купил себе, как сейчас помню, „JVC“ на сертификаты. Смотреть он любил боевики, фантастику и ужасы. Не только для отдыха, но и в работе это помогало. Насчёт ужастиков многие удивлялись, дескать, какая гадость! Но, во-первых, это тоже своего рода фантастика, а во-вторых, была у него и особая причина. Тогда они с Борисом уже мечтали написать сценарий компьютерной игры, а к тому же во время работы над „ОЗ“ проснулся интерес к эсхатологии и психологическим аспектам страха, омерзения. Он у меня допытывался: „А что, действительно все с таким интересом рвутся на вскрытие?“ „Да, ещё как! Предупреждаешь: вырвет, голова закружится. Нет, всё равно рвутся. Почему?..“ Ему очень хотелось это понять. Свои любимые фильмы он смотрел увлечённо и по несколько раз: „Воспламеняющую взглядом“ (Firestarter) по роману Кинга, „Диких гусей“, особенно первых, ещё с Ричардом Бёртоном, „Рэмбо“, тоже особенно первого… (Гена Прашкевич рассказывал мне, как они, всякий раз встречаясь с АНом, смотрели вместе именно „Рэмбо“, даже не целиком, а прокручивая до любимых эпизодов и, в нужном месте, приготовившись, дружно кричали, подражая манере популярных переводчиков Андрея Гаврилова или Леонида Володарского: „Не делай этого, Рэмбо!..“ Ну, прямо как дети в театре на утреннем спектакле. И это было здорово. — А.С.)

С другой стороны — сколько раз помню: прихожу, он мне ставит кассету, я смотрю, а сам сидит у меня за спиной, вполоборота к экрану, попивает коньячок и параллельно с фильмом читает что-то, пишет… Эротику смотрел редко — так, несколько раз из любопытства. Отношение к ней было у него скорее женское, без вуайеризма.