— Бедняга Ян.

Тут я вскинулась на Хаузера почти с былой враждебностью. «Вы и сами что-то знали. Не зря же вы сожгли этого детеныша шимпанзе».

— Бабуина, Хоуп. Нет, я вам клянусь. Это был бабуин. Мы оба ошиблись.

Я посмотрела в окно, на поросшую кустарником саванну. Ничего себе ирония судьбы. В душе у меня нарастало ощущение безысходности, от которого ссутуливались плечи и каменело лицо.

— В любом случае, — голос Хаузера звучал примирительно, — прекрасно, что вы возвращаетесь. У нас появилось двое новых сотрудников, но нам вас по-прежнему не хватает.

Последнее, что мы узнаём о себе, это то, как мы действуем на окружающих. Я повернулась к Хаузеру. «К сожалению, мне почему-то кажется, что я надолго не задержусь».

Снова оказавшись в Гроссо Арборе, я ощутила некое смятение: лагерь показался мне одновременно и знакомым, и чужим. Мы добрались в сумерках.

В столовой тускло горели лампы «молния». Мы сразу отправились ужинать, и Хаузер представил меня двум новым сотрудникам, молодым американцам из Стенфордского университета, которые жили в моей отремонтированной палатке. Я быстро поела и пошла в барак для переписи собрать свои немногочисленные пожитки. Ни Ян и Роберта Вайль, ни Юджин и Джинга Маллабар не показывались.

Я сидела на постели в длинном унылом помещении, думая о весьма сдержанном, если не сказать отсутствующем «добро пожаловать», которым меня встретили в лагере. Казалось, меня рады видеть только Хаузер и Тоширо. Со времени моего бегства в бараке прибавилось кроватей, установили каркас для перегородки, чтобы в дальнейшем разделить комнату пополам. В Гроссо Арборе возвращались хорошие времена, было понятно хотя бы это.

Я сидела на постели, предоставив мыслям блуждать, отдавшись во власть своих переменчивых настроений. Я почувствовала себя — по очереди — апатичной, мрачной, несправедливо обиженной, озлобленной, беспомощной, растерянной, оскорбленной и, наконец, независимой и исполненной презрения. Маллабар, в состоянии «нервного истощения» или нет, явно пытался начать какую-то программу минимизации ущерба, интегрировать, пока не поздно, мои открытия в свой magnum opus. Теперь я пожалела, что поторопилась оставить ему записку о моих планах касательно публикации.

В дверь негромко постучали. Ян Вайль, подумала я, поднимаясь, чтобы ее открыть, ну наконец-то! Но это оказалась Джинга. Она обняла меня, справилась о моем здоровье и настроении, сказала какие-то комплименты по поводу моей бодрости и спокойствия.

На ней были джинсы и темно-синяя хлопчатобумажная рубаха. Лицо открыто, волосы подхвачены обвязанной вокруг головы бархатной лентой. Я подумала, что она сама выглядит свежей, бодрой и спокойной.

— Как Юджин? — спросила я.

Она ответила не сразу, какое-то время смотрела в пол.

— Он так и не сказал мне, что случилось в тот день, — ровным голосом проговорила она.

— Он хотел убить меня. — После паузы я добавила: — Я думаю.

Джингу передернуло, она резко отвела глаза. Поднесла обе руки ко лбу, провела по нему, словно разглаживая морщины. «Я не могу в это поверить», — сказала она.

— Он словно сошел с ума. Начал меня избивать. Беспощадно. Если бы я не убежала…

Теперь она снова с яростью смотрела на меня, как будто стремясь мобилизовать всю свою энергию и решимость. Потом сказала негромко, спокойным тоном: «Вы представляете себе, Хоуп, как на него все это подействовало? Эти убийства, эти драки. Вы должны понять».

— Послушайте, я же ему говорила. Он не хотел об этом слышать. Я же не старалась… перехитрить его, не темнила.

— Я понимаю, понимаю.