Финн тоже жил один в большой четырнадцатикомнатной квартире на Пятой авеню. Им двигало горячее желание окончательно освободиться от клейма бедности, став богаче всех других, и от невежества, для чего нужно было стать образованным человеком. Он мало выходил в свет – появлялся в офисе с раннего утра, до начала операций на всех мировых биржах, и работал до позднего вечера. Все редкое свободное время проводил как за книгами, оставленными ему Корнелиусом в его библиотеке, так и за рекомендованными Портером Адамсом. Финн также повидался с одним профессором литературы из Колумбийского университета, попросил составить для него список литературы и упорно прочитывал каждую неделю по одной книге из этого списка.

Финн не упускал из виду Лилли. Он знал, где она живет, с кем встречается и какой теперь стала. Он долго ждал, и теперь ему захотелось быть с сыном.

Лайэму было семнадцать лет, когда Финн О'Киффи пришел в его частную школу якобы для того, чтобы поместить сюда сына, на самом же деле он знал, что Лайэм здесь учится.

В школе он сказал, что Джон Адамс был его соседом в Бостоне и он слышал, что сын Адамса ходит в эту школу.

– Я подумал, что могу навестить его, – сказал он, но отклонил предложение вызвать Лайэма и устроить им чай в кабинете директора школы.

– Нет-нет, не нужно такой официальности. Просто скажите мне, где можно его найти, и я сам пойду к нему, – непринужденно попросил он.

Лайэм сидел на берегу реки и что-то рисовал. Финн некоторое время молча смотрел на него, стараясь подавить слезы при виде сына, которого едва знал. Впервые в жизни он ощутил волнующее чувство отцовской любви, овладевшее его сердцем, и спрашивал себя, почему провел все эти годы вдали от него.

– Очень неплохой набросок, – восхищенно проговорил Финн, обретя, наконец, дар речи. Лайэм уважительно вскочил на ноги.

– Благодарю вас, сэр, – сказал он, смущенный тем, что за ним наблюдали.

Финн протянул ему руку.

– Я Финн О'Киффи Джеймс, – сказал он. – Я знал вашего отца. Он был моим соседом и был настолько любезен, что помог мне составить библиотеку.

Лайэм удивился – он редко встречался с кем-либо из знакомых отца – и энергично пожал Финну руку.

– Рад вас видеть, сэр. Вы счастливее меня, ведь я не знал отца.

– Он был хорошим человеком. И великим ученым.

Финна удивил глубокий вздох Лайэма, когда тот проговорил:

– Да, я знаю. Это очень трудно – добиться таких высот в жизни.

– Пройдемся по берегу, и вы расскажете мне, что имеете в виду, – предложил Финн.

Это было странно, но Лайэм чувствовал себя с этим незнакомцем гораздо проще, чем с матерью, и изложил ему свою проблему. Сказал, что больше всего на свете хочет стать художником. И виновато добавил:

– Моя мать будет сердиться, если узнает, что я вам сказал, даже, несмотря на то, что вы друг отца. Видите ли, я не говорил ей об этом. Пока не говорил.

Финн кивнул.

– Я понимаю, – тихо сказал он.

– Мать предана мне, – внезапно заметил Лайэм. – Она рассчитала всю мою жизнь с момента рождения – может быть, потому, что отец умер через несколько дней после этого, и она просто перенесла на меня всю свою любовь и заботу.

Он с надеждой взглянул на Финна.

– Простите меня, господин Джеймс, если я отклонился от темы. Однако это иногда меня подавляет. Она выхолащивает мою жизнь своей сверх заботой. С самого рождения каждый кусок пищи, которую мне давали, был строго рассчитан, только в школе я впервые попробовал простые конфеты, Все, чему меня учили, – верховая езда, танцы, фехтование, коньки, – было для меня не удовольствием, а какой-то рассчитанной функцией, социальной ли, физической – уж и не знаю.