– А сюда он мог влить яд? – спросил Найджел.

– Мог, – сухо ответил инспектор, – а вот положить фляжку назад в карман – вряд ли. Цианиды, в случае принятия смертельной дозы, действуют чаще всего как удар молнии, мышечная сила утрачивается мгновенно.

– В таком случае, может быть, с едой проглотил?

– Мне приходилось слышать, что люди погибали от калийных цианидов. Но вряд ли он стал бы носить такой яд в кармане, а в комнате я не обнаружил ничего, где мог бы храниться яд. Да даже если бы такой тайник был, мы бы по запаху сразу нашли его.

– И все же, что ни говори, он принял эту дрянь. И следы должны найтись. Самоубийцы не закапывают свои банки-склянки на огороде, чтобы не сорить дома.

– Вот именно, мистер Стрейнджуэйс. – В глазах инспектора мелькнул какой-то огонек. – Потому я и намерен сейчас запереть эту комнату и осмотреться в других. Ох, не люблю я заниматься убийствами, – загадочно добавил он, – но если выяснится, что я дал предполагаемому убийце уйти у себя из-под носа, мне крепко достанется от вашего дядюшки. А пока мне хотелось бы, чтобы вы спустились вниз и собрали эту публику в каком-нибудь одном месте. Скажите Болтеру, пусть пришлет мне на помощь сержанта – тот должен быть где-то здесь, – а после позвонит в полицию, кому-нибудь из наших дам. Мне надо, чтобы было кому обыскать женщин. А мужчинами займется сержант. До тех пор постарайтесь их чем-нибудь занять. Попробуйте узнать, когда Нотт-Сломана видели в последний раз, ну и все остальное. Но пусть никто не усомнится в том, что это самоубийство. Если удастся тактично выяснить, кто где был после чая, – прекрасно. Впрочем, для этого у нас и потом будет достаточно времени.

Спокойная уверенность и компетентность инспектора произвели на Найджела самое благотворное воздействие. У него-то самого в голове все смешалось и не было никаких свежих идей. Слишком много и слишком быстро все произошло за последние два дня. Он спустился вниз и передал Болтеру поручения Блаунта. Все собрались в гостиной. Лючия, Джорджия, Эдвард Кавендиш, Филипп. Найджел невольно пересчитал их по пальцам. Первый, второй, третий, четвертый. Лили Уоткинс, кухарка Нелл и миссис Грант тоже были здесь, сидели, напряженно выпрямившись, на жестких стульях. Картина до странности напоминала викторианское семейство, собравшееся к утренней молитве. Миссис Грант по крайней мере выглядела весьма подобающе: руки на коленях, губы плотно сжаты. Она сурово смотрела прямо перед собой, со всей определенностью отделяя себя, с одной стороны, от современного Вавилона в лице гостей, и с другой – от низшего класса. Найджел подавил в себе возникшее вдруг желание призвать всех опуститься на колени – хотя если инспектор прав в своих предположениях, то уж одному-то из присутствующих нужно, чтобы остальные за него помолились.

– Полагаю, Лили сообщила вам о случившемся, – сказал он. – Все шестеро кивнули. – Боюсь, он мертв. Принял яд.

Присутствующие зашевелились. Найджел, чьи нервы были напряжены до предела, почувствовал, как по комнате прокатилась волна облегчения, словно прохладный ветерок под конец палящего летнего дня. Что это было – просто облегчение, вызванное тем, что неопределенность, в которой они пребывали все это время, наконец разрешилась, осознание того, что Нотт-Сломан молчаливо признал свою вину? Либо – вдобавок – еще и чье-то куда более глубокое облегчение от того, что на сей раз никто не сомневается, что это было самоубийство? И лишь Джорджии Кавендиш, казалось, вовсе не коснулись общие переживания. Она сидела рядом с братом, и губы ее печально кривились то ли в некоем недоумении, то ли в предчувствии чего-то, а во взгляде угадывалось не облегчение, как у остальных, но сомнение.

– Инспектор попросил меня узнать, когда Нотт-Сломана видели в последний раз, – сказал Найджел. Ответить на этот вопрос было не сложно.