– Что надо?

– Можете позвать Лену?

– Маманька на работе.

– Ужасно, – совершенно искренно возмутился я, – в такой жуткий холод торгует на улице.

– Жрать‑то завсегда охота, – философски пояснила девчонка, – мамашке семьдесят рублей в день дают, не выйдет на точку – ни фига не получит! Да вы, дяденька, ступайте за угол, она там кукует.

– До которого часа?

– В восемь свернется.

Я вздрогнул. Стоять на пронизывающем ветру десять часов, не имея возможности нормально поесть и согреться, получая за каторжный труд семьдесят рублей? Ей‑богу, мне здорово повезло в жизни.

– Не подскажете, Евдокия Петровна в какой квартире живет?

– Жаба? Прямо под нашей, – ответила отроковица и с треском захлопнула дверь.

Я пошел по ступенькам к той, кого Катя и дочь Лены называли жабой.

Глава 7

Надо сказать, что Евдокия Петровна и впрямь напоминала лягушку. У нее были слегка выпученные глаза и большой рот, сходство довершал темно‑зеленый халат, в который куталась бабушка. Скорей всего, у нее проблемы со щитовидкой, я бы на месте родственников старухи сводил ее к эндокринологу.

– Тебе чего, милок? – весьма приветливо осведомилась Евдокия Петровна. – Чем торгуешь?

Внезапно я ляпнул:

– Милиция, разрешите войти?

– Конечно, – засуетилась хозяйка, – скидавай ботинки, держи тапки. Экая у тебя куртенка жидкая, прямо на рыбьем меху; платят небось мало, хорошую вещь не купить. Замерз, поди, хочешь чайку с мороза?

Я влез в засаленные шлепанцы и с благодарностью ответил:

– С удовольствием.

Бабулька препроводила меня на кухню, капнула в огромную чашку заварки, щедро долила кипятку и, поставив передо мной светло‑желтую жидкость, велела:

– Клади сахар, не стесняйся.

Я обхватил кружку озябшими ладонями. Я пью всегда очень крепкий чай, почти черный, на худой конец красно‑коричневый. К такому, который сейчас радушно предлагает Евдокия Петровна, не притронулся бы ни за что, но он был горячий, а я заледенел до самого желудка. Глотнув пахнущее веником пойло, я строго спросил:

– Можете рассказать, что слышали, стоя под дверью квартиры Беаты Быстровой?

– Вот страсть господня! – всплеснула руками бабуся. – Просто жуть! Убили девку‑то! Зарезали! Ножом! Всю истыкали!

– Откуда вы знаете?

– Так Петька рассказал, участковый наш, он в квартиру входил! Кровищи вокруг, говорил, море!

Я молча глотал слегка подкрашенный напиток. Очевидно, этот Петька не очень заботился о такой вещи, как тайна следствия!

– Жуть страшная, – продолжала балабонить старушка, как все пожилые люди, она обожала быть в центре внимания, – ни отмыть, ни оттереть. Теперича людям ремонт делать придется.

– Кому?

– А не знаю, тем, кто туда въедет, наследникам. Уж не останется комната без хозяина, – выпалила на едином дыхании Евдокия Петровна. Потом она наклонилась ко мне и зашептала, крестясь: – Сейчас молодые не сильно‑то в нечистую силу верят. Все у них компьютер да телевизор, а я тебе так скажу: в той квартире нехорошо, дьявольское место!

Понимая, что бабушка не остановится, пока не выговорится, я спросил:

– Почему вы так думаете?

– Сам посуди, милок, – затараторила хозяйка, – жила там семья, Евгения Львовна, Семен Андреевич и детки ихние, Паша и Галя.

– Вчетвером в одной комнате?

– Так квартирку Семен получил от завода. Еще неженатый был, вместе с отцом и въехал. Ох, с Андрея Семеновича все началось, про него забыла!

– Что началось? – Я начал терять нить разговора.