|
Быть может, всё это годилось бы для домашнего спектакля, но когда решается судьба человека, нельзя строить обвинение на догадках и предположениях, а тем более преподносить их в такой форме, как это делал профессор Сорокин. Однако сам эксперт не моргнув глазом заявил, что восстановленная им картина преступления изобличает попытку изнасилования; самое чудовщиное в этом заявлении заключалось в том, что он не привёл ни одного объективного критерия, свидетельствовавшего о том, что убийство совершил именно мужчина.
— Я не знаю ни одного случая в судебно — медицинской хронике, когда бы убийца — грабитель прибегал к тем приемам и способам покончить с жизнью своей жертвы, как в данном случае, — высокопарно заявил Сорокин в конце своего выступления. Шумилов аж даже заёрзал на своем месте. Вглядевшись в лица присутствующих, он заметил, что эффект, произведенный выступлением профессора, был двойственен: рядовая публика (и дамы в особенности) выглядела взволнованной, поскольку безоговорочно поверила устроенному спектаклю. Юристы же, напротив, поглядывали друг на друга со скепсисом, а некоторые с нескрываемым негодованием: при всей эмоциональности Сорокина никакой доказательной силы его спектакль в себе не содержал. Предположение — оно и есть предположение. Из адвокатов первым к перекрёстному допросу Сорокину приступил Карабчевский. Он справедливо указал на то, что преступление не могло совершаться насильником и не протекало так, как его изобразил Сорокин, исходя из довольно простого соображения: пятна крови Сарры на обивке кресла и лежавшем на нем покрывале полнотью совпадали. Если бы кресло действительно служило ареной борьбы Сарры Беккер с Мироновичем, чехол, наброшенный на кресло, неизбежно сместился бы и смялся. Но поскольку этого нет, то налицо полное соответствие картине убийства, воссозданной при допросе Семеновой в конце сентября 1883 г. (т. е. нападение началось с удара гимнастической гирей в прихожей и только потом последовал перенос находившейся в бессознательном состоянии девочки в кресло; уже там истекавшая кровью Сарра была задушена платком). Далее Карабчевский указал на вздорность рассуждений Сорокина о том, что малое количество крови на месте происшествия свидетельствует о первоначальном душении Сарры и последующем нанесении нескольких ударов по голове. Сорокин признал, что не присутствовал при осмотре ссудной кассы Мироновича во время составления официального протокола осмотра места происшествия, а потому он не мог делать заключений об обильном, либо напротив — слабом истечении крови из ран. Протокол же вскрытия тела погибшей, составленный доктором Горским, не давал исчерпывающего ответа на вопрос о величине кровопотери девочки. В силу этого все логические изыски Сорокина мало чего стоили; если выражаться точнее и строже — он не имел права говорить так, как говорил в суде. Обвинитель, выведенный из себя жёсткими формулировками Карабчевского, обратился к председательствующему судье с просьбой «остановить защитника». После того, как Карабчевский уступил место прочим защитникам, вышел ещё один весьма красноречивый казус. Защитник Семеновой присяжный поверенный с самым простодушным видом задал вопрос: — Как вы считаете, г — н профессор, могла ли моя подзащитная, — он указал рукой на Семёнову, — осуществить убийство в тех условиях и при той обстановке, какие заключаются в подробном описании Семёновой после признания, что она — убийца? Вопрос был коварным, как говорится, «с подкладкой» и Шумилов это сразу же почувствовал. «Это ловушка или провокация», — подумал он. Было очевидно, что Сорокин как эксперт — патолог мог говорить только о результатах анатомического исследования тела Сарры Беккер. Анализ показаний Семёновой (да еще таких запутанных и неоднократно измененных!) никак не мог входить в его компетенцию. |
