|
– Заставим ли мы этих господ стать социалистами помимо их воли? Нет, товарищи! Я утверждаю, что дальнейшее обсуждение этого вопроса должно быть отложено“. И оратор поспешил энергично наверстать потерянное время усиленным уничтожением пищи». – Каково? – спросил Литвинов. – Если бы написал большевик, а то ведь – ваш брат, буржуй… Нас терпеть не может, но и он сказал – после освобождения: «Лучше уж с вами, вы хоть конкретны, а те – как медузы перед штормом, неохватны и зыбки». …И теперь, встречаясь с русскими в этом маленьком полуподвале, Бленер не мог заставить себя разговаривать с ними непредвзято: перед глазами стояла статья Надо. Он знал его – это был серьезный человек, которого легче было убить, чем заставить говорить неправду. Когда Старицкий отошел от них, Бленер спросил: – Он издал что либо? – Он не способен написать и двух строк! Болтун. А уж если кто и есть агент ЧК – так это он, уверяю вас. Писатель Никандров – высокий, жилистый, заметный – вошел в полуподвальчик, когда стемнело. – Кто это? – сразу же спросил француз. – Леонид Никандров, литератор. – Тоже бездарь? – Как вам сказать… Эссе, повести из древней истории, исследования о Петре Великом… Не борец, совсем не борец. Француз представился Никандрову сам, попросив дать короткое интервью. – Садитесь, – хмуро согласился Никандров, – только пусть спутник ваш обождет за другим столом. – Он знает город, лишь поэтому я пользуюсь его услугами, – ответил Бленер и, чуть обернувшись, громко сказал: – Миша, спасибо, я вас на сегодня не задерживаю. Миша угодливо раскланялся с французом и подсел за другой столик: там громко шумели поэты. – У меня к вам несколько вопросов, гражданин Никандров. Мне хотелось бы узнать, кто, по вашему мнению, сейчас наиболее талантлив в России – в литературе, живописи, в театре? – В литературе – я, – улыбнулся Никандров. Улыбка сделала его жилистое, напряженное лицо совершенно иным – каким то неуклюже добродушным, открытым. – Это если по правде. В принципе я должен ответить: Бунин, Горький, Блок. – Бунин в Париже, а меня интересует Россия. – Бунин может быть хоть в Америке – он принадлежит только России. – Думаете, Бунин хочет принадлежать этой России? – А вы убеждены, что эта Россия навсегда останется этой ? – Я не готов к ответу, хотя бы потому, что сочинений Бунина не читал и знаю о нем лишь понаслышке. – Значит, вы интересуетесь российскими литераторами лишь как фигурами в политической структуре? Тогда у нас разговора не получится. – Я бы солгал вам, сказав, что меня не интересует политическая структура. Но я живо интересуюсь и беллетристикой. – А я беллетристикой не интересуюсь. Я принадлежу литературе. – Где я могу купить ваши книги? – Меня не очень то издают здесь… – Я готов помочь вам с изданием в Париже. Никандров внимательно посмотрел на француза и ответил: – За это спасибо, коли серьезно говорите. – Я говорю серьезно… Прежде чем мы обратимся к вашему творчеству, хотелось бы спросить о том, кого вы здесь цените из живописцев? – Талантов у нас – много. Лентулов, Сарьян, Кончаловский, Малявин… Да не перечтешь всех… А Коровин, Нестеров?! – Я благодарю бога, – широко улыбнулся француз, – вы первый русский, который сказал, что в Москве есть таланты. – С кем же вы тут встречались? С этой мелюзгой, – Никандров кивнул головой на посетителей столовой, – смысла нет говорить. |
