|
Плавучий кусочек советской суверенной территории, откуда Мазура не могла извлечь никакая сила, самая могучая и злокозненная. И он сидел, расслабляясь совершенно телом и душой, уже содравший с себя мощными струями душа всю грязь портовой акватории, со стаканом дегтярно-крепкого чая в руке, чувствуя восхитительнейшую опустошенность. «Это – привал, – лениво, вновь и вновь повторял он по себя, как заведенный. – Это – привал… » Капитан первого ранга Самарин по кличке Лаврик, наоборот, трудился в поте лица – сидя напротив, он аккуратненько подпарывал бритвенным лезвием подкладку куртки, извлекал оттуда невесомо-плотные листочки микросхем, способных сэкономить Советскому Союзу массу времени, трудов и денег, складывал их стопочкой, но стопочки никак не получалось, получалась кучка. – Все? – спросил он, поблескивая своим знаменитым пенсне. – А тебе что, мало? – устало спросил Мазур. – Сколько было, все принес, не жадничай… Как там с остальными? – Да все в порядке с остальными, – рассеяно отозвался Лаврик, тасуя листочки, как карты. – Трое уже на «Петропавловске», ты только что заявился, двое давным-давно перешли границу на северо-западе, прямым ходом идут на точку, они на контакте… Все путем, вам легче, вы свое отпахали. А мне, горемычному, предстоит работать, как трактору «Беларусь». Безопасность – она обязывает, старина, дорогой мой Кирилл Степаныч. Мне вот, как человеку наученному горьким опытом многолетнего отпора проискам и поползновениям, совершенно ясно, что где-то по пути вас, конечно же, поймало в цепкие щупальца ЦРУ. И вербануло в два счета, играя на ваших всегдашних слабостях, как-то: золото, вино и бабы. И предстоит вас теперь, дражайший, изобличать долго и упорно с присущим мне. старому волку контрразведки, блеском… Его подчиненный – новый какой-то, молодой, незнакомый Мазуру – преданно и насторожено торчавший за правым плечом шефа (то есть там, где и полагается по уставу быть ангелу-хранителю), слушал это ошарашено, потом лицо его приняло ожесточенное, служебное выражение, и правая рука потихонечку поползла под белоснежный морской кителек… – Отставить, – сказал Мазур равнодушно. –У вашего командира всегда было специфически извращенное чувство юмора… – Отставить, – покосился и Лаврик на своего напрягшегося орла. – Это я так шутю на радостях… но ты, Кирилл, и в самом деле очень уж долго болтался по континенту. На полную катушку, поди, попользовался всеми здешними удовольствиями? Винишко, экзотика, девочки темпераментные… Обижаться на него было бессмысленно – во-первых, Лаврика не переделаешь, и никуда от него не деться, а, во-вторых, чертов особист далеко не всегда торчал в безопасном тылу, случалось вдвоем хаживать по лезвию… И обязаны кое-чем друг другу, чего уж там. – Ну, разумеется, – сказал Мазур. – Больше тебе скажу: я даже в борделе работал, недолго, правда… – Не шлюхой, надеюсь? – Обижаешь. Главным вышибалой. – Ну, это ты потом напишешь, – сказал Лаврик бесстрастно. – Сам понимаешь, писать тебе оперу потолще «Войны и мира»… – Понимаю, – сказал Мазур с грустной покорностью судьбе. – Жмуров много? – Ерунда, – сказал Мазур. – В пределах средней нормы. – Стареем, – кивнул Лаврик. – В сентиментальность впадаем, жмуров кладем не штабелями, а через раз… – он повернулся к своему молодому кадру. – Обрати внимание, Вадик: за иллюминатором тишина и благолепие, город дрыхнет себе совершенно нетронутым. |
