Где они?

Где?

* * *

Хендерсон, разумеется, была против. Она обзывала меня по‑всякому, а потом заявила, что она у нас главная. Я сказала, что да, ты главная, но я все это начала – я же и закончу. Как сочту нужным. Тем более что это моя машина. И самое главное – ключ от чемоданчика у меня.

– Ладно, – сказала она. – Как хочешь.

– Но только до следующей остановки, – добавил Павлин.

– Хорошо.

Дорога была абсолютно пустынной. Мы развернулись и поехали назад. Когда мы проехали мимо девушки, она даже не посмотрела в нашу сторону. Она просто стояла, сгорбившись и склонив голову. Картонка валялась на земле. Мы опять развернулись и подъехали к девушке.

Теперь я разглядела, что она была ещё моложе, чем мне представилось с первого раза. И вправду, даже не девушка, а девчонка. Девочка‑школьница. Павлин остановил машину, но девочка не подошла. Она просто стояла и смотрела на нас. Я опустила стекло и спросила, куда ей нужно. Я думала, что она хотя бы улыбнётся. Но она лишь повторила, что было написано у неё на картонке:

– Куда‑нибудь.

Я ей сказала, куда мы едем, и она спросила:

– В новый город?

– Ага.

– Слишком близко.

– Слушай, девочка, – сказала ей Хендерсон, – если хочешь, садись. А не хочешь, так мы поедем.

Девочка оглядела дорогу, как будто в любую секунду могла показаться другая машина. Но других машин не было – не было даже проблеска фар вдалеке. На небе уже появилась луна. Было так тихо, что казалось, весь мир затаил дыхание.

– Ладно.

Я открыла свою дверцу и подвинулась на заднем сиденье, освобождая ей место.

– А можно это убрать? – спросила она. Чемоданчик. Я молча убрала его с сиденья и поставила на пол. И мы поехали дальше. Я назвала своё имя, представила Павлина с Хендерсон, но девочка ничего не сказала, и какое‑то время мы ехали молча.

– Да, прикольно, – сказала Хендерсон.

Фонари у дороги горели через два на третий, но в этих прерывистых проблесках света я хотя бы смогла разглядеть нашу новую пассажирку.

Чистенькая, аккуратная. Очень серьёзная с виду девочка. Лет шестнадцати, может, семнадцати. В сущности, ещё ребёнок. Чёрные длинные волосы собраны в узел. Одета просто: джинсы, заношенная джинсовая куртка, шарф на шее. С собой – ничего, только серая сумка на длинном ремне, перекинутом через плечо. Сразу видно, что она путешествует совсем недавно. В её чертах была странная мягкость, которую не сумели испортить ни яркие губы, густо накрашенные красной помадой, ни родинка на правой щеке, нарисованная косметическим карандашом. Я помню, когда‑то такие родинки были в моде. Как раз перед тем, как разразилась беда. Болезнь. Но эта девочка до сих пор следует той, давней моде. Даже теперь, когда все зеркала заразились и в них никто больше не смотрится.

Вот так, не видя себя… зачем‑то…

А потом она обернулась и посмотрела мне прямо в глаза. Тёмные глаза, непроницаемый взгляд. Она носила очки в тонкой оправе. Что ей нужно? Теперь так не делают. Люди больше не смотрят друг другу в глаза. Это недопустимо, невежливо, даже опасно. Это сродни нехорошему отражению. Мы с Павлином и Хендерсон всегда избегали встречаться взглядами, и вот вдруг появляется эта девочка – и смотрит мне прямо в глаза. Напряжённо, внимательно. Мне пришлось отвернуться.

– Слушай, девочка, – сказал Павлин. – Ты хоть скажи, как тебя зовут.

– Тапело.

– Тапело? Странное имя.

– Есть такой город, в Штатах.

– Так ты что, из Америки?

– Нет.

– А откуда? – спросила я.