Я не собираюсь звонить тебе домой, спасибо, и меня таки озадачило бурное возмущение, которым ты встретила моё невинное предложение прошлой недели, чтобы ты выбрала своим близким имена, какие захочешь, «…у них есть настоящие имена…» (я знаю), и ты не собираешься «…выдумывать их заново ради меня…» (разумеется). И почему я не способен поверить, что можно просто, естественно и не скрываясь объединить двух людей. Я был уверен, что в конце этой лавины ты навсегда захлопнешь перед моим носом это письмо, а ты, наоборот, даёшь мне свой домашний номер?!

Я не позвоню не только из соображений «конспирации» (кто-то может оказаться дома и услышать), но, главным образом, потому, что даже голос слишком реален для иллюзии, которую я хочу создать только из написанного нами; а голос может проткнуть её, и тогда вся реальность устремится внутрь — детали и цифры, молекулы жизни маленькие и потные, «явления» в одном ряду с «давлением» — в одно мгновение вся эта круговерть мощной волной устремится внутрь, погасив каждую искорку, как ты не хочешь этого понять?!

Ты ведь даже в пяти строках не способна притворяться: отгородилась неприятием и логикой — дескать, пока я увлечён этой детской игрой в шпионов или этой сумасшедшей идеей «гильотины», которая неожиданно опустится на нас через несколько месяцев, ты не в состоянии поверить даже моим «честным и волнующим» рассказам, а с другой стороны ты не в состоянии вынести того, что мои иллюзии постепенно загоняют тебя в угол, превращая тебя в человека замкнутого, критичного и холодного. Голосом учительницы с узлом на затылке ты сообщаешь мне ещё не менее пяти твоих чопорных «я не в состоянии», но вдруг твои губы дрогнули, и у тебя вырвалось незаметное, но совершенно иное «я не…» — «ты уже мог заметить, как мне кажется, что я не боюсь настоящего жара в отношениях и чувствах, напротив, напротив…»

Всякий раз, как я дохожу до этого торопливого и случайного «я не», моё сердце тает от удовольствия (будто ты при мне скатывающим движением сняла шёлковый чулок).

Ответь, только сразу и честно: я ошибся? Ошибся в тебе? Вот сейчас, например, опять поднимается серая волна, заполняя полость живота, — а вдруг я и впрямь ошибся и, в сущности, мучаю тебя?! Ведь тот, кто не настроен на звук тончайшей струны, извлекаемый мною моими же письмами, услышит только скрип и жестяной скрежет почтового ящика или бюрократию мелкого флирта, которую я перед тобой раскрыл, и эту конспирацию, несомненно вызвавшую у тебя отвращение.

Конечно же, я думал пропустить её или хотя бы смягчить, но потом оставил, ты же знаешь, что я хочу, чтобы ты всё узнала обо мне, узнала во всей наготе, в мелких расчётах и жалких страхах, в глупости, стыде и позоре. Почему бы и нет, «позор» — это тоже я. Он тоже хочет быть отданным тебе, как и моя гордость, так же сильно хочет, ему это необходимо.

Знаешь, иногда, когда я пишу тебе, у меня бывает странное ощущение — совершенно физическое — будто прежде, чем я смогу заговорить с тобой по-настоящему, я должен увидеть, как все мои слова уходят от меня длинной строкой и приходят к тебе, чтобы сдаться.

Это слово, «позор» — я никогда раньше не писал его. Теперь оно здесь, оно пахнет старыми стоптанными тапочками (в сущности, оно пахнет домом).

Вот, точно из-за такой минуты…

Я в отчаянии вижу, как ты снова хватаешься за соломинку чистой логики, которая, несомненно, полезна в жизни, но мы не в жизни, Мирьям! Этот секрет я уже месяц шепчу тебе на ухо: мы оба не в жизни! То есть, мы не там, где правят обычные законы человеческих отношений и уж, конечно, не обычная закономерность отношений между мужчинами и женщинами.