Кип уже собирался уйти, когда вдруг женщина в кресле начала стонать и брызгать слюной, медленно поднимаясь с кресла, пока тощий парень, который гасил лампочки, не подошел к ней и силой не усадил ее обратно. Через минуту она успокоилась.

– Кто здесь? – спросил тощий парень.

– Твикси, – сказала она тонким свистящим сопрано и захихикала.

– Есть ли здесь еще кто‑то, кто хочет говорить с нами?

– Да. Их много.

Старая брехня. Гипноз для наивных дурачков. Интересно понаблюдать, как они это проглотят!

Теперь женщина говорила низким мужским голосом.

– Тут все другое, Дотти. Нет возможности рассказать тебе – я не могу сделать так, чтобы ты поняла. Но твоя мать и я очень счастливы, очень счастливы. Когда‑нибудь мы все будем вместе и тогда ты увидишь…

Кип заерзал. Если бы он мог заставить их слушать его, он бы им передал такие сообщения духов, что выбил бы их из колеи раз и навсегда. Но не было возможности заставить их. Можно загнать человека в угол и кричать на него, а он все равно будет только чувствовать дурноту и истерически моргать, и оставаться глухим к вашим словам.

Он может сделать это. Он может оставить их выпотрошенными, как после дня святого Валентина. Но в этом нет никакого удовольствия. Все та же ловля рыбы в бочке.

«Твикси» опять вернулся как раз, когда Кип собрался уходить.

– Здесь некто хочет поговорить с человеком по имени К.М. Это важно.

– Есть здесь кто‑нибудь с такими инициалами? – спросил тощий парень.

– …Хорошо, в любом случае продолжай, Твикси.

– Это сообщение. Один глоток – это полглотка; два глотка – это на один глоток больше, чем надо; три глотка – это не глоток.

Голос женщины позади превратился в крысиный писк, когда Кип закрывал дверь.

К.М. Совпадение. Но один глоток – это полглотка, он согласен. Или восемь, или десять. Кип пошел по пустой улице в поисках бутылочки на сон грядущий.

Когда Кип добрался домой с бутылкой, он должен был прокладывать себе путь в гостиную через ночной кошмар узких ленточек из закрученной бумаги, которые были приколоты чертежными кнопками к стенам, двери, потолку, везде. В углу комнаты стояло нечто наподобие трона. Только со второго взгляда он признал в этом сооружении кресло с прямой спинкой, установленное на кофейный столик; вся эта конструкция была задрапирована атласными занавесками, снятыми с окон и украшена мятыми кусочками фольги, красной подарочной оберточной бумагой, золотыми звездами и гирляндами из чего‑то, что при ближайшем рассмотрении оказалось розовой туалетной бумагой.

Нэнси сошла со своего сооружения, вихляя покрытыми блестками бедрами, чтобы заставить таким образом раскачиваться страусиные перья. Она не смотрела на него. Она медленно прошла через комнату, неуклюже выставив перед собой руки со скрюченными маленькими пальчиками. Затем поставила иглу портативного проигрывателя на пластинку, которая уже крутилась там. Звук был поставлен на полную мощность. На Кипа обрушилось: «Хорошая девчонка…»

Нэнси медленно прошуршала к своему трону и взобралась на него, грациозно, как обезьяна, несмотря на высокие каблуки. Она села там как истукан; вся ее кожа была усыпана белой пудрой за исключением двух лихорадочно горящих пятен на скулах, на голове у нее была съехавшая на бок корона из серебряной бумаги, а в руках она держала потрепанный скипетр.

Кип чихнул, пошарил в пустом кармане в поисках платка и вытер нос рукавом. Ленточки перекрещивались на двери, ведущей в холл, и она выглядела как длинная дорога в никуда. Он то ли сел, то ли упал, прислонился спиной к стене, и, прежде чем открыть бутылку, почесал самые скверные старые и все новые зудящие места.