Вот только к сладости касавшийся,

         Бледнел, не двигалась рука,

         И в дали, в высоту раздавшейся,

         Манила властная тоска.

         Я уходил. И Гималаями

         Меня водил Треликий бог.

         Внизу чернели люди стаями.

         Кругом был камень, снег и мох.

         Я пел в тиши убогой хижины,

         Топор вонзая вкось по пню,

         Того, кем мысли не обижены,

         Миродержавный вспев Огню.

         Избранник вещий меж избранников,

         Средь нижних, меж людей, изгой,

         Я пел Огню напевы странников

         С моей подругой дорогой.

         Подруга – ты. Тобой ужалены,

         Сплетали мысли звенья слов.

         И довременные развалины

         Слагались в храмы для богов.

         Построив здания словесные,

         Не презрив гонг и барабан,

         Ушел я в дали неизвестные

         Тобой указанных мне стран.

         Но каждый раз, когда мне синяя

         Цвела страна издалека,

         Я приходил – и был в пустыне я,

         И вновь со мной была тоска.

         И каждый раз, когда свершения

         Предельно были хороши,

         Во мне рыдающее пение

         Взметалось в тайностях души.

         И в эти дни, когда ответами

         Разбиты все вопросы в прах,

         И все напевы стали спетыми,

         И каждый ведом стал размах, –

         Лишь ты жива еще, стозвонная,

         В тебе бурлящая река,

         О, неисчерпанно-бездонная,

         Моя бессонная тоска.

Из книги «В раздвинутой дали»

Поэма о России

1929

Здесь и там

         Здесь гулкий Париж – и повторны погудки,

         Хотя и на новый, но ведомый лад.