— А у тебя? — спросил Ларионов, подождав, пока Верещагин отцепится от его семьи — не раньше, чем тот поцеловал руки улыбающейся женщине и довольно нахально выглядевшей девчонке. — Всё один?

Верещагин хотел что-то сказать, но явно передумал и, глядя за плечо Ларионова, с улыбкой покачал головой:

— А вот и не один. Вон они, мои — идут. Я их тут ждал.

По набережной шла высокая женщина, катившая перед собой двойной велосипед (ещё довоенной «постройки») — но на нём восседала одна единица ребёнка. Вторая — копия первой — величаво плыла на плечах парнишки лет шестнадцати. Все четверо издалека замахали поднявшему руку Верещагину. А тот, не опуская её, пояснил:

— Мальчишкам по два, близняшки — Владислав и Ярослав. Старшему, Димке, тоже шестнадцать, как вашему среднему… — он подмигнул Серёжке. — И он тоже приёмный. Есть ещё один приёмыш, кстати — и, кстати, тоже Владька, хотя он Владимир — но он сейчас в армии… Эй! Давайте сюда, начинаем дружить семьями!

Шествие получилось внушительным.

Впереди, как и положено, шли главы семейств, ведя неспешную беседу о политике и военном деле. Краем уха Верещагин слышал, как идущие следом Серёжка и Димка переговариваются — коротко, скрывая обычное для их возраста смущение первого знакомства — шестнадцатилетние ветераны…: «— Ты тут воевал? — Тут и в лесах… — А я сперва в пионерах был, потом в дружине у Олега… Ты не тот Серёжка, который „Вихрь“? — Ну, я… — Здорово… — Да ладно… — Сестра у тебя симпатичная… — Катька, что ли?! Да ну!.. — Нет, правда…»

Женщины шли следом. Катька охотно везла велосипед с близнецами, задавая им нелепые и оскорбительные вопросы типа: «А в кого у нас такие глазки?.. А кто нам такую курточку купил?.. Ой, какие у нас зубики!..» Владислав и Ярослав гордо молчали — в их двухлетних душах уже давно подспудно вызревало убеждение, что «все бабы — низший сорт!», а мир принадлежит мужчинам, пусть ещё и не взрослым. Елена и Светлана тоже, как и мужья, вели негромкий разговор, но на куда более мирные темы. Юрка и Светка-младшая замыкали процессию, но явно не считали себя обойдёнными вниманием — им вполне хватало своей компании.

А город вокруг готовился к празднику. Всё больше и больше встречалось людей — нарядно одетых, поодиночке, парами, компаниями. То тут, то там слышалась музыка и обрывки речей и лозунгов из репродукторов. В небе — высоко, от этого медленно — плыл дирижабль, раскрашенный в чёрно-жёлто-белую гамму, оставлявший позади двойной «хвост» тех же цветов. По шоссе прошёл плотно сбитый квадрат дроздовцев — в угрюмой чёрной форме, в ярких беретах, над плечами сверкали штыки, впереди тяжело качалось зачехлённое знамя. Люди останавливались, махали руками, многие отдавали честь. Дроздовцы вдруг грянули — под сухую дробь палочек в белых перчатках трёх мальчишек-барабанщиков, шедших перед знаменем:

— Черным строем маршируя, Вновь дроздовцы в бой идут — Защитить страну родную От предателей-иуд.

От Кремля до Магадана, От Камчатки до Днепра — Всем, кто набивал карманы, Отвечать пришла пора.

Вновь дроздовские отряды Сотрясают маршем твердь. Будет нам одна отрада — Всех врагов России смерть!

Мы идем — нам Солнце внемлет, Русь святая — Божий дом. Мы очистим наши земли, Разоренные врагом…

Ушла песня — вместе со строем.