Не знаю, что ему привиделось в запорошенной глубине древесной рамы, но смотрел он долго, затем обернулся и спросил с азартом:

– А если серьёзно: ты что вообще здесь планируешь? Дачку? Завалишься к Майе и скажешь: вот, я вам организовал летний отдых? Или как?

– Почему летний? Я же говорю, может, мы жить тут будем. Круглогодично! – сказал я. – Тут вон городишко рядом – пятнадцать кэмэ. Организую пекарню, буду печь выдающийся хлеб! Это, в конце концов, моя исконная профессия.

Петя слегка поднял брови, но повременил высмеивать меня, а вместо этого ещё раз оглядел снег поляны с проломленной в нём одинокой тропой.

– Петь, ну давай уже, не томи! Говори, чего не нравится! – поторопил я, теряя терпение.

Мне было важно его слово, потому что не раз уже на моём веку предсказанное им сбывалось. Петин отец убеждал сына заменить игру на рояле игрой на бирже, но Пете было плевать на курсы валют. Он любил угадывать счастье. «Ты, брат, не бери с меня примера. Женись, заводите ребёнка, когда поругаетесь – не расходитесь. Тебе этого нельзя». Примерно так он сказал, когда я в первый раз упомянул ему про мою новую знакомую, Майю.

И вот теперь оракул молчал, прислушиваясь к снегу, вытягивая из меня последние жилы терпения. Наконец черты его лица смягчились, Петя обернулся ко мне с улыбкой удовольствия.

– А знаешь, что? Берём! – заключил он и, подойдя, хлопнул меня по плечу. – Намаешься, но что с тобой делать!

Что брать в Старой Весне и как, я не знал, но Петя помог мне. Он сказал – надо сперва пообщаться с местными, посмотреть, что за люди, захочется ли мне вообще жить с ними по соседству. Серый дом с зелёной крышей, тот, что я назвал про себя «дворянской дачей», сразу приглянулся ему. Мы пошли на дымок, и уже издали до нас долетел знакомый шум. Не веря своим ушам, мы переглянулись. Нет, в самом деле – фортепианная музыка! И, остановившись у забора, прислушались к вороху звуков. Инструмент гремел и выл. Чьи-то пальцы бегали с приличной скоростью, но как-то пьяно. Петя поморщился.

– Хороший немецкий инструмент раздолбали до неузнаваемости, – сказал он.

– Так постучись, настрой! – подзадорил я его. – Ты же любишь!

– Такое не настраивается, – возразил Петя и поглядел окрест, как если бы его вердикт относился ко всему пространству Старой Весны.

Каким-то безрадостным показался мне его взгляд.

– Слушай, – усмехнулся он, – а может, и мне засесть в лесу с раздолбанным роялем? Знаешь, как монахи отчитывают грехи человеческие – так вот засесть бы у вас в деревне и отчитать – по Баху от и до!

Нагнувшись, он черпнул снега, слепил в голых ладонях комок и со злым размахом швырнул в липу.

– Знаешь, брат, что меня во всём этом поражает? – сказал он, поправив намокший пластырь и нагибаясь за новым снежком. – Даже на такое вот примитивное «засесть в деревне» надо кучу денег. Просто кучу – дом построить, жить на что-то… Скажи мне, чем я занимался эти тридцать лет? – и он снова залупил в липу.

– По-моему, Петь, чем-то намного лучшим, чем я, например, – сказал я и собрался развить эту тему, как вдруг прямо у наших ног под калитку нырнула драная серая кошка. Взлетела на крыльцо и заскреблась.

Дверь отворилась. Мелькнуло девичье лицо в золотистом облаке, и сразу запахло масленицей – нагретой сковородой, блинами.

– Васька, ты где шлялась, бандитка! А ну иди греться! – пропел высокий голос, – и уже за смыкающейся дверью: – Николай, Васька пришла!

Петя вытянул шею, стремясь разглядеть явление. А я остро, всем телом почувствовал близость приюта. Почему-то мне подумалось, что в этом доме нам будут рады и даже напоят чаем.

Петя, забыв на время о своих претензиях к жизни, взялся за хлипкие колышки калитки и с любопытством уставился на окна.