– На середину не ставь! Красоту испортишь! – возразил Коля, когда я объяснил ему мой план. – Ставь к моему забору.

– Хорошо, – сказал я, вдруг совершенно ему покорившись.

Коля обвёл взглядом ещё не взрытую поляну. На его молодой лысине блеснуло солнышко – тем же блеском, что и на оковалках глины. Я видел, как жалко моему соседу родной целины. Его кулаки сжались на миг и после некоторой внутренней борьбы разжались снова.

– Ну и ладно, чёрт с тобой! – брякнул он и, не простившись, ушагал прочь.

Я выбрал место посуше, бросил куртку и, сев, стал смотреть на дорогу, по которой всё не ехали мои строители. Мне было легко на сердце. Теперь не осталось сомнений: меня встретили хорошо! Просто с салютом – поэтому было громко. Просто обняли от души – вот и кости хрустят. От земли чуть видно поднимался пар. В прозрачном лесу светлело теньканье птиц. Я сидел на жухлой кочке с распаренной душой, каждая клеточка как будто из бани, как будто напился чаю с мёдом. Ну да, всё так. Я взял себе землю с приданым. И Коля, и бремя боевой славы – всё шло в нагрузку к моей половине гектара. Хотя почему в нагрузку? Может, это бонус, начисленный мне за смелость?

Скоро позвонил бригадир и сказал, что у них сломалась «газель», потому они и не приехали. Но есть вероятность, что её починят и они приедут завтра. Или послезавтра.

– Послезавтра мне на работу, – сказал я, даже не разозлившись.

Так началась моя жизнь в Старой Весне.

12 «Мамонты» подрастают

Я не мог подойти к освоению места практически, потому что знал: мой дом должен вырасти из земли Старой Весны, как дерево или гриб. Мне нужен был мастер, способный распознать его корешки, его сырую грибницу. Но, учитывая затею с булочной-пекарней, нанять хорошую строительную компанию было мне уже не по карману.

Я подрядил работяг, бравшихся к сентябрю поставить фундамент и сруб. Обстоятельства, что бригадира зовут Иваном, как моего прадеда, показалось мне достаточным для спокойствия. Я и сам понимал, что подобная логика вряд ли доведёт до добра, но после многолетнего упражнения в трезвомыслии хотелось пожить дураком.

Дурачество моё закончилось тем, что к середине лета я остался один на один с фундаментом, а бригадир сгинул навеки вместе с бригадой. Имя прадеда не спасло, зато теперь можно было не мотаться в Москву, а ночевать в освободившейся бытовке.

Я вымел мусор, открыл дверь и окно, чтобы комнату прополоскало ветром, и очень скоро от прежних жильцов не осталось и духу. Правда, через пару недель полез поправлять провод зависшей микроволновки и нашёл бумажку – список вещей. Неумелыми, словно забытыми со школы буквами в нём значилось: «Тушёнка, сахар, соль, подс. масло, макароны, семечки» – отчерк – «приёмник, одеяло, рез. сапоги…» Остаток листа был утрачен.

Список примирил меня с беглецами. Трудно злиться на брата по планете, когда сам познал кочевую долю – макароны и соль.

А вообще-то я неплохо устроился. В правый торец бытовки встал диванчик. У изголовья – тумбочка с ноутбуком, на котором я иногда смотрел кино, противоположную стену заняла кухня, а именно – столик с печкой и полка с посудой. У входа – крючки и походный брезентовый шкаф. Мой номер с удобствами был продуман до мелочей, даже нагреватель в душевом отсеке располагался на смежной с комнатой стене, чтобы тепло не пропадало даром. Правда, воду в душ приходилось пока таскать из деревенского колодца.

Тем временем птичье многоголосье в лесу сошло, как земляника, зато в некошеной траве зазвенели кузнечики. По краю моей неогороженной частной собственности повадились ходить дачники из окрестных селений. С каким-то трепетом я слушал обрывки их разговоров, лепет детей, лай собак.