В жару и грозы июля трава выросла, и хождения сделались невозможны. Зато я впервые узнал, что такое дикое поле. Это не лужок, но чащоба выросших из земли басовых струн. Ветер рождает в них гул, обмотка цепляет одежду. Движение через их строй не назовёшь прогулкой.

Но имелась в сплошной гущине одна неявная стёжка. Весь в поющих ранах летнего луга, иссечённый прутами душистых трав, я дошёл по ней однажды до речки, именуемой в народе Бедняжкой. Она оказалась узенькой и текла в зарослях, как сирота, сама по себе. Никто не приходил полюбоваться её изгибом. Будучи двумя одинокими душами, мы сблизились. Я привёз удочку, и с тех пор субботними вечерами Бедняжка дарила мне бычков.

Как-то раз я рыбачил на её берегу и увидел «воробья» Колю. Он полыхнул в мою сторону любопытным взглядом и сел удить неподалёку. Присматриваясь втихую, я заметил, что коряжка, на которой сидел Коля, кое-где остругана ножичком, а под бидон для рыбы и банку с червями в дерне выкопаны «пазы». Выходит, Бедняжка только казалась мне сиротой. На самом деле она была пристроенной речкой, обихоженной и любимой. Краем сердца мне мелькнуло, что я ворую чужую рыбу. Я посидел для приличия ещё минут пять и убрёл.

Коля был мой ближайший сосед. Шквалы и громы его повседневной жизни беспрепятственно долетали ко мне через штакетник, разделявший наши участки. К концу лета я неплохо разбирался в его семейных обстоятельствах.

Колины родственники – жена Зинаида и дочка Катя, та самая, что одолжила мне снегокат, а потом грозила, – жили в Москве и проведывали Колю по выходным. Я был невольным свидетелем их домашних сражений. Безыскусное содержание соседской ругани умиляло меня. В ходе её обычно разбиралось, был ли злой умысел в Колиных разрушительных действиях. К примеру, нарочно или по врождённому убожеству личности он уронил полено на Зинаидины маргаритки?

Что касается Николая Андреича Тузина, обладателя кошки Васьки, сына Миши и жены Ирины, мимолётное виденье которой чуть было не вдохновило Петю, с ним мы встречались редко и ограничивались приветствиями. Думаю, Тузин всё же расстроился, что я влепил фундамент на ничейную прежде поляну.

Выходило, что, несмотря на соседей, я остался один на один с деревней. Мне казалось, правда, что она привечает меня. Хотел я цветущих лугов – и луга цвели. Хотел тишины – и тишина наваливалась туманом. И была у меня тем летом надежда: Старой Весне по силам вернуть мне то, что я потерял. Наивная мысль, но, должно быть, мой разум уже был повреждён красотой земли, душа нанюхалась душистого луга, распускающего всякую струну и стрелу до состояния кудряшки.

Я так и не нашёл новых строителей, погнавшись за вторым моим зайцем, точнее, «мамонтом» – булочной-пекарней. Надо отдать нам должное: мы работали без выходных. Маргоша взяла на себя проект, беготню по инстанциям и раздумья – куда помимо собственной булочной мы смогли бы пристроить наш хлеб. А я занялся оборудованием и персоналом. В пекарне, бок о бок с электроникой, сводящей труд пекаря почти на нет, забелела вечной правдой настоящая дровяная печь. На её согласование с пожарниками ушли последние Маргошины силы. Закончив ремонт, мы провели небольшой, но весёлый «кастинг». В двух словах я объяснил новобранцам, что у нашего хлеба будет много общего с природой, погодой и даже с человеческим характером. Смелый хлеб мы испечём, и вдумчивый, и ободряющий. И такой ещё испечём хлеб, что блаженны будут милостивые, а прочие – догадайтесь сами. Так что, ребята, если с вашей стороны случится халтура – на меня потом, чур, не пенять! Одним словом, я замотивировал их, как мог, и наш маленький коллектив ринулся обживать пекарню.

Моя мечта о том, как предъявлю Майе добычу, жарила полным ходом, и некому было меня вразумить, потому что я ни с кем не делился ею. На сон грядущий, носом в подушку, я раздумывал, какую комнату мы отведём под Майин музыкальный салон.