Как раз за очередным разговором обо всем этом вечером у Бен на моем мобильнике заиграли «Веселые бубенцы», которые так и остались с Рождества. Предположив, что это продюсер из Кентербери с его подозрительным предложением, я извинилась и вышла на кухню.

Звонил Моджо. Сквозь потрескивание в трубке я узнала его дорогой знакомый голос:

– Лили, Лили? Слышишь меня? Это я, Моджо.

– Да, слышу. Моджо, ты где? Что случилось? Все в порядке?

– Мы можем пересечься, дорогуша? Подъедешь завтра в Лидс?

Странный голос – ни следа прежней напыщенности и беззаботности. Я отчаянно перетасовывала встречи с клиентами – слава богу, до выходных не будет концертов. Решила перенести мистера Фаррера на четверг, после обеда – он, конечно, разозлится, но, блин, ему вечно не угодишь. Мне позвонил друг. Причем Моджо.

– Да, да, без проблем. Где? Когда?

– В «Монмартре», в три – подойдет?

– Хорошо, Моджо, только скажи…

Связь оборвалась.

На следующий день погода выдалась ветреная, облака расцветали на свинцовом небе, как чернильные кляксы на мокрой бумаге. Я решила поехать на поезде: припарковаться в Лидсе ужасно сложно, а мне не хотелось опаздывать. Лидс вообще ужасный город – правда, я живу в Брэдфорде. Лидс всего в шести-семи милях от нас, но в Брэдфорде его считают городом Порока, городом из красного кирпича, без портков, но с зонтиком.

Я как раз размышляла о громких названиях нашего возлюбленного города-соседа, когда поезд остановился и все мы высыпали на платформу. Была половина третьего, поэтому я сначала опорожнила свой крошечный мочевой пузырь и уложила дреды, а затем побрела навстречу ледяному порывистому ветру в «Монмартр», темную псевдопарижскую забегаловку возле каменного улья хлебной биржи. Наверное, подразумевалось, что «Монмартр» – точная копия известного французского кафе возле Сак-ре-Кёр, о-ля-ля, «Фоли Бержер» и так далее. Я не понимала, почему Моджо назначил встречу здесь. Единственный раз, когда мы тут были, Моджо критиковал кафе так пламенно, что удивительно, как не включилась противопожарная сигнализация.

Влетев в двери вместе с особо резким порывом ветра, я все поняла. Здесь царил полумрак – наверное, для «атмосферы». Очень интимно. Зал разделен надвое: с одной стороны темные деревянные кабинки, с другой – камин с «настоящим» газовым огнем и шаткие столики. Несколько интеллигентного вида студентов играли в шахматы и читали «Ле Монд», стараясь не шевелить губами. Кафе было до отказа набито разными статуэтками, безделушками и прочими хоть отдаленно «французскими» пустячками – только надписи по-английски. За стойкой вялый парень – француз, а может, не француз, – скучающе тер кофейную чашку. Вокруг, словно ладан, разливался запах сигарет «Житан» – похоже, здесь прыскали дезодорантом вроде «Atmosphere dе France – Une Petete Boite deMonmartre» . Я хихикнула. Вообще вся эта атмосфера секретности и «я скажу об этом только один раз» повергала меня в легкую истерику. Я вытащила бандану, которая заменяла мне носовой платок, и высморкала сопливый нос, надеясь, что мое хихиканье примут за сдавленный чих. И тут я заметила Моджо.

Он сидел в глубине самой дальней кабинки – я его не сразу разглядела. Тоже странно. Почему он не помахал мне изящно, не подозвал? Почему теперь не зовет? Сидит в темноте в черных очках. Я направилась к нему.

Первое, что бросилось в глаза, – он был в мужской одежде.