Любое слово Партии для Аделаиды Евлампиевны — закон, и, предположим, если бы кто-нибудь из секретарей райкома, не говоря уж о товарищах повыше, приказал ей застрелить Феляева, тут же, не задумываясь, шмальнула бы с порога. Пока что с кислой миной пошла звать драматурга Жестянко.

Драматург вошел, как всегда, с задранным носом. Феляев молча смотрел на него из глубины кабинета. Драматург был немолод, но строен, многое в его облике попахивало ненавистным. Очки неприятные, ходит вызывающе, даже плешь как-то расположена вроде это и не плешь, а такой, понимаш, их дизайн.

Феляев молчит, не встает, руки не протягивает, кресла не предлагает.

— Здравствуйте, Альфред Потапович, — говорит Жестянко и какой-то их подлой интонацией напоминает, что они не первый год знакомы, и в некоторые хоть и отдельные, но имевшие место быть времена искал Феляев со стороны молодого таланта сочувствия и даже однажды на банкете в братской республике сел рядом и завел разговор на философские темы, намекая, что и им, выпускникам Вэпэша, экзистенциалистическая теория не вчуже.

— Здравствуйте. — Ответ на приветствие был сугубо формален, никаких воспоминаний в нем не содержалось. Стул опять же не был визитеру предложен. Классовому врагу стул предлагать? Ну уж, здесь вам не конференция в Рапалло.

Жестянко усмехнулся, прошагал через кабинет, пиджак расстегнут и левая рука в кармане штанов, никогда не научатся эти типы партийной этике, уселся без приглашения в кресло и посмотрел прямо в глаза заву.

Глаза зава тут непроизвольно по-старому, по-останкинскому сузились. Пугались когда-то фраера в Останкине его взгляда, сразу понимали, с кем имеют дело, известный был в округе взломщик продовольственных киосков, и называли его тогда Алька Киоск.

Жестянко снова улыбнулся, показывая, что и это совсем уже отдаленное прошлое товарища Феляева от него не скрыто, все, дескать, понимаю, но вот, представьте себе, не очень-то боюсь.

Слегка перегнувшись через стол, драматург вынул из письменного прибора карандаш, следующим движением рванул из феляевского календаря страничку. Зав даже и изумиться не успел подобной наглости, как перед ним уже лежала записка с вопросом:

Что вам привезти из Америки?

Жестянко смотрел на Феляева. Феляев на Жестянко. А вдруг Олег прав, думал Жестянко, вдруг клюнет? А не клюнет, хер с ним. Если разорется, встану и уйду, не арестуют же. Хм, думал в это время Феляев, хм, хм, хм. Он перевернул листок календаря и чиркнул на нем ответ:

Приемник фирмы «Браун», модель F106.

Жестянко, прочтя, кивнул — лады.

— А в общем и целом вы должны учесть, товарищ Жестянко… — как бы продолжая беседу, заговорил Феляев, как бы давая соответствующим товарищам понять, что предшествующее молчание было просто-напросто результатом дефекта соответствующей аппаратуры, — должны вы учесть, Илья Филиппович, что ситуация сейчас в мире напряженная, а в США особенно зашевелились реакционные круги.

— Учту, учту, — сказал Жестянко.

— Так что, товарищ Жестянко, я думаю, что внутренние наши дискуссии не будут предметом нездорового ажио…

— Гарантирую, Альфред Потапович, — сказал Жестянко и с совершеннейшей наглостью ему подмигнул.

Пришлось подмигивать в ответ — повязались. Звонком была вызвана Аделаида зловредная.

— Пожалуйста, объясните товарищу, как выйти на Черчуева, а потом меня с ним непосредственно соедините.

Аделаида, будто ежа проглотила, смотрела на Феляева непонимающим ледяным взором: Черчуев заведовал гигантским выездным отделом в рамках того же Фрунзенского райкома.

— Поняли, Аделаида Евлампиевна, дошло? нежнейшим тоном спросил Феляев. С этого дня Жестянко становился своим и его можно было не стесняться.