– Я не о здоровье Кубы спариваю, – заорал Постный. – Я спросил: как наши дела? Ты что, тупее материной задницы? Уже русских слов не понимаешь?

– Забегаловка сгорела. Дотла. Все тип-топ.

– Ну, с этого и надо было начинать, – Постников сбавил на полтона: – Отвезешь Кубу к коновалу, а потом обязательно мне звякни. В любое время, хоть ночью, хоть утром. Только в больницу не суйтесь. Понял меня? В больницу ни ногой.

– Все понял, – отозвался Жлоб.

Кроткие гудки. Жлоб бросил трубку на пассажирское сиденье и прибавил скорость. Дорога сделалась чуть шире, в просветах между деревьями открылось небо. Еще два поворота, и они на месте.

– Шестьсот долларов, – громко и внятно сказал с заднего сиденья Куба. – Слышь? Шестьсот...

– Чего шестьсот? – проорал в ответ Жлоб.

Он чувствовал, что в груди бешено бьется сердце, руки сделались слабыми и вялыми, а на глаза наворачиваются слезы.

– Баксов наварили... Шестьсот баксов... За мою жизнь...

Куба зашелся каким-то диким нечеловеческим смехом, похожим на рыдание. От этого смеха мурашки по коже побежали. А потом он затих и, сколько ни звал друга Жлоб, тот не отзывался. "Опель" съехал на обочину, Жлоб вывалился из салона, распахнул заднюю дверь. Куба лежал на боку между сиденьями и, казалось, не дышал.

Жлоб, с детства боявшийся покойников, почувствовал дрожь в коленях. Он метнулся к багажнику, открыл крышку и долго шарил внутри, пока не нашел китайский фонарик с длинной рукояткой. Пересилив страх, Жлоб с ногами забрался на заднее сиденье, посветил в черное лицо друга, потормошил его за плечо. Никакой реакции, только голова мотнулась из стороны в сторону, как у трупа.

На коже столько сажи и копоти, будто Куба из печной трубы вылез. От рубахи и штанов остались обгоревшие лохмотья, и они еще дымились. Опаленные огнем волосы превратились в нарост на голове, будто череп покрылся темной коростой. Кожа на щеках и губы потрескались, в этих трещинах выступила желтоватая сукровица. Почувствовав тошноту, Жлоб вытащил из-под сиденья последние две бутылки пива, открыл пробки зубами. И полил пивом Кубу. Потер рукой его лицо и грудь ладонью и снова полил пивом из второй бутылки. Толку чуть, только копоть размазал.

– Чего? – Куба широко открыл глаза, и стало еще страшнее.

Глазные яблоки у него, казалось, тоже закоптились, сделались какими-то серыми.

– Ничего, братан, – сказал Жлоб и не услышал своего голоса. – Как ты?

– Деньги забрать хочешь?

– Ты лежи, – прошептал Жлоб. Слава богу, друг жив, только поджарился как картошка на костре. От нестерпимой боли у него с головой полный разлад. – Лежи. Мы к доктору едем. На месте будем уже минут через десять. Потерпеть надо.

– Деньги хочешь забрать? – Куба заплакал. – Мою долю... А я не дам...

– Мне не нужны твои деньги, – Жлоб всхлипнул, едва сдерживая рыдания. – Ты только потерпи.

– Хрен тебе, а не деньги. Отсоси... – Куба слизывал красным языком пивную пену с губ и, насколько возможно, с подбородка. Он не понимал слов.

Всхлипнув, Жлоб снова сел за руль и погнал машину дальше. Дождь кончился, лужи в свете фар блестели, как самоварное золото. Большой дачный поселок утопал в темноте, только на главной улице каким-то чудом сохранились два подслеповатых фонаря. Жлоб скорее интуитивно, чем по памяти, нашел нужный поворот и нужный дом, спрятавшийся в темноте сада, остановился впритирку с низким штакетником забора.

– Я сейчас, – сказал он. – Ты жди.