Я щелкаю, чтобы повторить просмотр, загипнотизированный видом своей матери, которая живет, двигается, дышит, улыбается. Не знаю, сколько раз я просматривал этот фильм. Я смотрел его снова и снова. Пока не выучил наизусть, пока мне не стало казаться, что я там, с ней. Пока не почувствовал, что больше не могу, настолько это больно. Глаза мои полны слез, и картинка расплывается. Мне так не хватает матери, что хочется упасть на пол и рыдать, рыдать… Моя мать не видела и никогда не увидит моих детей. Моя мать никогда не узнает, каким я стал. Я, ее сын. Обычный человек, который строит свою жизнь, как может, и старается все делать как можно лучше. Что-то вдруг выходит из меня и рассеивается. Боль утихает. Ее место занимает грусть, которая, я это знаю, останется со мной навсегда.

– Хочешь со мной об этом поговорить? – спрашивает она.

– Нет.

– Все в порядке?

– Да.

Она придвигается ко мне, я ее обнимаю, и мы сидим, вдыхая свежий спокойный ночной воздух, в котором звенит собачий лай, и смотрим на усеянное звездами небо. Я вспоминаю последний кадр. – ладошку матери перед камерой. Вспоминаю «харлей», летящий над дамбой Гуа, гибкую спину Анжель, к которой я прижимаюсь грудью, ее руки в перчатках, крепко сжимающие большой руль. Я чувствую себя защищенным, я в безопасности, так же, как и сегодня днем. Я знаю, что эта женщина, с которой я, возможно, проведу остаток своих дней (она может выбросить меня из своей жизни завтра же, но может и остаться со мной навсегда), эта необыкновенная женщина, которая ежедневно сталкивается со смертью, подарила мне поцелуй жизни.